В малом жанре - [4]

Я бросила сменку на пол, взяла трубку, а она сказала:

— Эмили, это я.

— Привет, — ответила я.

Я тогда не сказала, какой хочу подарок.

Я заговорила было, но голос не слушался. Поэтому я замолчала.

— Ну, тогда договорились: я тебя заберу и пойдем в кафе, — сказала она.

И стала рассказывать дальше, про соседей, и про своего врача, и у нее был такой высокий фальшивый голос, а я слушала, слушала и даже вспотела. Я всегда потею. Хоть в душ потом иди. Пот так и стекал у меня по рукам.

Наконец она сказала:

— Ну пока, дружок, увидимся.

Дверь Сиверсенов открывается. Ярко-розовое пятно — это Лина. Выходит из двери спиной вперед и захлопывает ее ногой. Потом поворачивается и спускается по лестнице, у нее что-то в руках, картонная коробка. У нее плохо получается идти, потому что ботинки сваливаются. Холодильник перестает гудеть. Лина наклоняется, ставит коробку на землю, натягивает ботинки и снова берет коробку.

Держит ее обеими руками. Ей наверняка холодно, дыхание выходит белым паром, толстовка почти светится, она быстро переходит дорогу, темные волосы, белое лицо. Поднимается по лестнице и толкает дверь, по полу тянет сквозняком, и я ее больше не вижу.

Надо смотреть, не моргать. Снега еще нет.

Но она сказала, что придет. И мы пойдем в кафе.

Я, наверно, устала — в голове как будто покалывает.

Скрипнул пол в прихожей. Это Лина. Она стоит на пороге.

Прижимаюсь лбом к стеклу. Двор, забор, асфальт. И стекло подо лбом холодное. Я вот-вот захочу спать. Может, Лина будет кукурузные хлопья, не знаю.

Она откашливается. Подходит ко мне, я чувствую у себя на плече руку, рука холодная.

— У меня для тебя подарок, — говорит Лина.

— Подарок? — на секунду перевожу на нее взгляд, она улыбается.

— Я думала, куртка от вас обоих.

— Верно, — говорит Лина. — Но у нас есть еще один.

Она выходит в прихожую и возвращается с коробкой в руках, с картонной коробкой, это та самая коробка, теперь я поняла.

— Открывай осторожно, — говорит Лина.

Я забываю, что надо смотреть в окно.

Я помню все подарки от Лины. Пони, и кожаный пенал, и фломастеры-хамелеоны, а в этом году — красная куртка. Лина. Она больше не хочет навещать маму, говорит — а чего я к ней поеду, и так каждый раз. Но Лина! Подарю ей на день рождения теплую огненно-красную куртку.

И вот я держу коробку. Ее не закрыли как следует, только прихватили маленьким кусочком скотча посередине.

Я подарки упаковываю не так, я беру блестящую бумагу, много скотча и лент. Смотрю на Лину, а она смотрит на меня и улыбается.

Смотрю на коробку.

Отдираю скотч и открываю.

Это хомячок.

Белый, как Фру Берг.

Но Фру Берг, она ведь умерла.

Она лежала тогда совсем как тряпочка или маленький носочек.

И у меня ведь нет клетки.

Я забыла смотреть в окно, я про это забыла, давно забыла, и теперь будет несчастье, я забылась совсем.

— Мы забрали у мамы твою клетку, — говорит Лина. — Она в кладовке.

— Да, — говорю я.

— Я и корм для хомячков купила, — говорит Лина. — И опилки тоже.

— Да, — говорю я.

Хомячок ползает по коробке. Я ставлю ее на стол.

— Ты что, совсем не рада? — спрашивает Лина.

— Рада.

И тут я как зареву. Я рыдаю и не могу остановиться, а хомячок скребется в коробке, я вся трясусь от рыданий, шатаясь, иду к раковине, а голова, глупая моя голова, никак не может не думать, она думает: что, если мама сейчас придет, я стискиваю руками голову, а Лина кричит: — Папа, папа!

Но он наверху или вышел. Лина берет меня за руки и крепко их сжимает:

— Эмили, в чем дело?

Я молча оседаю на пол, у нее не получается меня удержать, а хомячок скребет коробку, пытается выбраться, и Лина говорит:

— Мне отнести его обратно в зоомагазин? Ты этого хочешь?

Она отпускает меня и тянется за коробкой, но я кричу: — Нет!

Я бросаюсь на пол, заползаю под стол, жмусь к ножке стола и зажимаю уши:

— Нет! — кричу я. — Нет!

— Что тут происходит? — это папа.

Лина начинает объяснять, папа пытается вытащить меня из-под стола, но я изо всех сил цепляюсь ногами, зажимаю уши, зажмуриваю глаза и кричу: — Не отдавайте его! Не надо!

Тогда он меня отпускает, я прижимаюсь к ножке и кричу: — Я его люблю! Люблю!

Папа с Линой стоят неподвижно, и уже совсем темно, я бьюсь головой о ножку, кричу и кричу, и теперь хомячок наверняка ужасно напуган.

* * *

Уже почти вечер, мне так кажется.

Небо потемнело.

Мои руки на подоконнике.

Хомячка забрали и унесли наверх.

Котовась тоже куда-то делся.

— Котовась, — шепчу я, — Котовась.

Но он не приходит, может, ушел на улицу.

Мне можно стоять здесь, сколько захочется.

Я широко раскрываю глаза. Смотрю в темноту, двор, забор, трава. Папа надел на меня шерстяные носки. Ногам жарко, и они устали.

Закрываю глаза.

Что я знаю белого?

Холодильник белый. Ночнушка у меня белая, и перед сном у меня побелеет лицо, нет, еще не пора, надо открыть глаза, раз, два, три, у меня белая ночнушка. А что-то все падает и падает.

Мой лоб стукается о стекло.

Когда я открываю глаза, все другое.

Это снег, снег идет. Ложится первая пороша. На все.

Трава теперь белая.

И двор теперь белый.

А белый цвет — самый лучший.

Стина Стур Три рассказа Перевод с шведского Лидии Стародубцевой

Дело было в ту пору, когда все дети кормились одними ягодами, превратившись в медведей