В малом жанре - [3]

А на следующий день была суббота, и пошел дождь. Я села в кровати. Штор у меня там нет, я смотрела на серое небо, на улицу, на людей, которые выгуливают собак или идут с пакетами через перекресток. Защелкала поилка. И всё было новое и чудесное. В тот день я учила Фру Берг бегать через втулки от туалетной бумаги, и совсем забыла, где я и кто я, забыла, что я Эмили, хомячок — это ведь не кошка, с ним все немножко иначе. Когда она бегала у меня по руке, руку как будто иголочками кололи. И она была такая маленькая, я брала ее в руку и все время боялась раздавить, сожмешь покрепче или книгой толстой хлопнешь — и все. Дождь лил и лил, окно было совсем мокрое. В комнате красиво горела золотым светом лампа. И я стала другой девочкой.

А Фру Берг пробежала через втулку.

Это был самый лучший день.

Ну почему все всегда так заканчивается? Самое лучшее — а сразу за ним самое худшее, и так без конца. Потому что потом появился этот ужасный запах.

Так вот, самое худшее.

В следующие выходные я пришла, поставила сумку и побежала в комнату.

Тридцать, двадцать девять, двадцать восемь.

Выброси эти глупые мысли из головы.

Наступила осень, и я пришла, поставила сумку. Надо просто забыть, забыть, но я не могу забыть, двадцать шесть, двадцать пять, двадцать четыре, я вошла в комнату, а там этот ужасный запах. Такой приторный. И я крикнула: «Привет, Фру Берг!»

Только я все уже поняла. Хомячки так не пахнут. Фру Берг лежала на опилках, я ее взяла, она была вся мягкая, и плоская, как тряпочка, она умерла давно, я думаю, потому что глаза у нее совсем высохли.

Восемнадцать, семнадцать, шестнадцать.

Все, сказала.

Шестнадцать. Я сказала, я только что это сказала! Ой, я бросила считать, надо начать сначала, я же сказала «не забудь», только я сказала «еду ей нужно давать каждый день, смотри не забудь», как я могла не сказать про воду? Ой, забыла, что нельзя дышать, тридцать, двадцать девять, двадцать восемь, а дождь, он все лил, и лил, и лил. Я ехала домой и ревела, сидела в такси и ревела, она отправила меня на такси, потому что у меня не получалось, ну никак не получалось перестать плакать, а терпеть меня такую у нее не было сил, она вывела меня на улицу, под дождь, повесила сумку мне на плечо, лямка больно впивалась, я сразу промокла, а она вышла на край тротуара ловить машину, прямо в домашних тапочках. Подъехало такси, погасило табличку на крыше.

Шофер ничего не говорил. Только поглядывал на меня в зеркало, я скорчилась, голову опустила к коленкам, смотрела на нитки в ткани и на свои слезы, они капали и оставляли звездочки, а мы ехали, я уперлась в коленки лбом, мы ехали и ехали, потом остановились и шофер сказал: «Ну вот ты и на месте».

Я выпрямилась, но штаны на коленках уже промокли насквозь. Я увидела тротуар, и куст, и несколько белых домиков, в голове гудело, я не сразу сообразила, что знаю эти домики и что это мой тротуар.

Шофер вышел и открыл мне дверцу. Когда я поставила ноги на землю, папа уже бежал ко мне, но, пока он мчался через палисадник, ноги у меня подкосились, сил стоять больше не было, я сидела на асфальте с закрытыми глазами, упиралась лбом в забор и шептала, что Фру Берг умерла.

Фру Берг умерла, Фру Берг умерла.

Вот что я шептала.

И тогда дождь перестал.

Папа заплатил шоферу, я привалилась к изгороди, потом на ступеньку вышла Лина, я услышала, как отъехало такси, Лина села на корточки, обняла меня и потянула назад.

— Не надо так делать, — сказала, — у тебя весь лоб будет в клеточку.

А как же мне теперь?

Как я теперь войду к себе в комнату? И мой рисунок висит сверху над доской, чтобы всем было видно. Как я теперь пойду в школу?

Потом они отвели меня в дом и уложили на диван. Папа стал задавать вопросы, а я только мотала головой и прижимала к горлу голубую подушку, он спрашивал и спрашивал, а я, захлебываясь и всхлипывая, говорила что-то про поилку, и миску, и конкурс рисунка, у меня никак не получалось рассказывать по порядку, и папа сказал:

— Эмили, ты можешь объяснить, что случилось?

А у меня в голове все перепуталось, я даже думать толком не могла, но в конце концов Лина догадалась. В конце концов Лина поняла, в чем дело.

— Она забыла дать хомячку воды, — сказала Лина.

— Забыла? — переспросил папа.

Я кивнула в подушку.

Папа поднялся. Вскочил и пошел было к телефону, но я отшвырнула подушку, побежала за ним и повисла у него на руке.

— Не звони! — кричала я. — Не звони!

Я висела у него на руке и поджимала ноги, чтобы стать как можно тяжелее, так что он не мог бы донести трубку до уха.

Лина тоже сказала:

— Не надо, пап.

Тогда он положил трубку и вернулся в гостиную. А я так и висела у него на руке, как платье.

Только я думаю, что он ей все равно позвонил, позже.

И она, наверно, подумала, что я ее теперь ненавижу.

Потому что с тех пор она мне больше не звонила.

Она мне больше не звонила, а мне надо было в школу, и в понедельник я туда пошла. Собралась, надела рюкзак и шагнула за дверь. Представила, как выключаю голову, и смогла пойти.

А она мне больше не звонила, прошло много выходных, и октябрь, и ноябрь, она не звонила до того самого дня, когда я вернулась из школы с порвавшимся мешком для сменки и сразу, как дверь открыла, услышала телефон.