В малом жанре - [2]

Ногам пушисто от меха.

Тепло.

Приятно.

Ладно, взгляну на него, всего на секундочку.

А он — шмыг к еде. Котовась, он ест из пепельницы, а мне хочется настоящую голубую пластмассовую миску, на которой написано «Котовась». Мне нравятся такие миски. Нравятся игрушки из зоомагазина — тряпочные мышки, зеркальца для птиц, ошейники с бубенчиками. Клетку я держала обеими руками, у меня никогда не было ничего такого серебряного и блестящего, а Фру Берг сильно перепугалась и спряталась в домике, ведь вокруг машины, и холодный ветер, и перекрестки со светофорами. В магазине было много роскошных клеток, но моя тоже хорошая, в ней есть поилка, и мисочка, и домик с красной крышей, а колесо голубое, оно сбоку привешено.

На следующие выходные я, как пришла, сразу увидела, что Фру Берг не кормили. От голода она начала подгрызать свое колесо. Тогда я сказала маме: «Еду ей нужно давать каждый день, смотри не забудь». А мама ответила: «Хорошо».

Она стояла у раковины с грязной посудой. Просто стояла.

Смотрела прямо перед собой и покусывала губу.

— Помочь тебе с посудой? — предложила я, беря полотенце.

И мы вымыли посуду.

А потом я убежала из кухни и долго-долго играла с Фру Берг.

В тот вечер она до отвала нахомячилась.

Фру Берг. Фру Берг. Нет-нет-нет. Надо задержать дыхание. Тридцать, двадцать девять, двадцать восемь. Двадцать семь, двадцать шесть, двадцать пять. Я тебя люблю, я тебя люблю. Двадцать три, двадцать два, двадцать один. Не забывать говорить «я тебя люблю». Не забывать улыбаться за столом. А потом, когда мы прощаемся, я должна сказать «спокойной ночи», спокойной ночи, спокойной ночи — повторять про себя до тех пор, пока не перестану ее видеть. Спокойной ночи, спокойной ночи, спокойной ночи. Одиннадцать. Десять, когда больно, я могу думать только о воздухе, четыре, три, два, ну все, теперь можно выдохнуть.

Окно вокруг моих рук стало белым. Запотело. Мне холодно, тепло лучше холода, но ледяной холод лучше жара. Папа так и сидит на стуле, задом наперед, интересно, сколько он собирается тут сидеть и глядеть на меня?

— Эй, — говорит он.

— Да.

— Так тут и простоишь весь свой день рождения?

Не отвечаю.

— Эмили, ну посмотри на меня!

На секунду перевожу на него взгляд:

— Что?

А потом опять смотрю в окно. Волосы у папы спутаны, нос — большой, глаза — тоже.

Я смотрю в окно, но все слышу, вот вернулась Лина, слышу ее, вот она идет, вот остановилась, стоит за дверью. А теперь идет прямо к нам. Говорит:

— Извините, я в холодильник.

Придвигаюсь к папе.

За моей спиной Лина открывает дверцу холодильника. Места мало, от Лины пахнет духами. Она достает молоко. Потом идет к шкафу за какао. Я смотрю в окно, двор, забор, трава. В кружке звякает ложка, значит, Лина размешивает какао.

Потом стоит у кухонной стойки и пьет.

А папа сидит, заложив руки в карманы, и смотрит на меня.

Вот бы они ушли.

Вот бы снег выпал.

Вот бы я была чуть-чуть другой.

И у меня была бы младшая сестра, совсем малышка, у малышей нет зубов и во рту гладко, а на голове есть такое место, родничок, мне всегда хочется к нему прижаться щекой. Это как с маленькими зверьками. Их всегда очень хочется прижать к себе, крепко-крепко. Нет. Не смей.

— Здесь я стою, — говорю.

Они на меня смотрят. Не знаю, зачем я это сейчас сказала.

— Пойдем, пап, — говорит Лина.

— Я думал немного поговорить с Эмили, — говорит папа.

— Она не хочет разговаривать, — говорит Лина. — Оставь ее.

Папа встает, берет меня за плечи и слегка встряхивает. Он загородил мне весь вид, от него пахнет стиральным порошком, я пробую смотреть мимо, не выходит, и я смотрю на него в упор.

— А можно, мы поговорим в другой раз? — я выворачиваюсь у него из-под руки и снова встаю у окна, смотрю на улицу, двор, забор, серый, коричневый.

Хорошо, что он уже уходит.

Папа ведь не верит, что она придет. Хотя она позвонила и пообещала. Но он все равно не верит, а я вот не сомневаюсь, мы договорились по телефону, я отпирала дверь, и зазвонил телефон, я возвращалась после физкультуры, а у мешка для сменки оторвался шнурок, так что я несла его в руках.

— Привет, это я, — сказала она.

— Привет.

— Я тут задумалась, чего бы ты хотела на свой день рожденья? — спросила она, но тогда мне ничего не пришло в голову.

Мне хотелось кожаный рюкзак, но это дорого, а еще — всяких кошачьих игрушек и штук, но я подумала, вдруг она тогда вспомнит про тот раз и про Фру Берг. И поэтому я ответила, что не помню.

— Не помню, чего хотела.

А она болтала себе дальше, да ты в какое кафе хочешь пойти, да я тебя заберу до обеда, она точно это сказала, я же сама слышала и знаю, что говорила она всерьез. Ой, а Лина уже на улице.

Идет к калитке. Опять не натянула задники у ботинок, ей лень нагибаться, так, а куда это она? Если только к почтовому ящику, нет, не туда, ничего не понимаю, даже куртку не надела, мне не нравится, что она куда-то уходит, а толстовка у нее так и светится розовым.

Она переходит дорогу и заходит в калитку к Сиверсенам.

Не понимаю, зачем.

Ну, со мной она все равно бы не пошла, если я зову ее к маме, она говорит — а чего я к ней поеду? — а я говорю, — а чего бы не поехать? — там скучно, — говорит Лина, но это неправда. Мне вот ни капельки не скучно, даже весело бывает, как в тот раз, когда мы играли в «ералаш» на заднем дворе и пришли все соседи, и я выиграла кучу денег, я Лине говорила, но она только кивает и качает головой. А в другой раз мы приводили в порядок мою комнату, она у меня там большая, про это я тоже говорила Лине, и про те выходные, когда у меня была Фру Берг, я тогда лежала в кровати и слушала, как она бегает в колесе, а в воздухе пахло опилками, мехом и разными зернышками. Фру Берг бегала и бегала, всю ночь напролет, и колесо жужжало, вирр-вирр-вирр, а когда она пила, начинала щелкать поилка, которая похожа на соску и висит на решетке. Я все время просыпалась, но это ничего. Все было такое новое.