В честь пропавшего солдата - [9]

Он указывает в сторону. Девочка занимает место на скамейке. Я осторожно сажусь рядом с ней.

Высокая трава перед дамбой, под действием ветра причудливо меняет форму и движется как вода.

«Меня зовут Мейнт, — говорит мальчик и пожимает мне руку. — Теперь мы как братья».

По направлению к дороге, ведущей к дамбе, в просвете между крышей фермы и деревом, я вижу несколько мачт, которые в несогласованном танце колеблются туда-сюда.

«Вам иногда разрешают кататься на лодке?» — спрашиваю я несмело, но девочка заливается смехом, как будто я сказал что-то глупое.

Мейнт толкает её, так что она падает вперед, в траву.

«Она болела полиомиелитом, поэтому она хромает. Она не знает, как говорят в городе», — добавляет он виновато.

Девочка начинает скакать и подпрыгивать перед нами, пока не устаёт. Как птичка в клетке.

Наш дом самый последний, он находится поодаль от других небольших домов, стоящих у подножия дамбы.

На значительном расстоянии от деревни дамба упирается одним концом в холм. На его склоне пасутся несколько коров, которые выглядят отсюда как небольшие игрушки.

«Это утёс», — говорит Мейнт.

За домом слышится стук деревянных башмаков. Это уходят отец с парнем по имени Попке.

«Мейнт, ты захватишь ведро?»

Мейнт вскакивает и бежит в сарай. Он, размахивая ведром в воздухе, подбегает к мужчинам.

Девочка соскальзывает со скамейки и хромая, ковыляет за ними через пастбище.

Она останавливается у забора и пытается перелезть, но мальчик сталкивает её с сердитым возгласом.

Она шлёпается на траву.

Я вижу, как женщина в тёмной одежде идёт по пастбищу. Её размер и скорость, с которой она движется пугают. Она поднимает девочку и толкает её перед собой в сторону дома.

Дает девочке пощёчину и яростно встряхивает её.

«Плакса, как всегда один и тот же театр. И что это ты вбила себе в голову». Она толкает визжащую девочку в мою сторону.

«Что мальчик подумает о тебе, он такого вероятно никогда не видел».

Девочка снова садится рядом со мной на скамейку.

Я вижу у ней во рту два новых, недавно выросших, зуба. А кроме того кое-где нет молочных зубов, а остальные зубы коричневые и неопрятные.

Она стучит по скамейке, размахивая своими тощими ногами и каждый раз задевая железную скобу.

На каждом ударе я закрываю глаза. Что мой отец сейчас делает в Амстердаме?

Я ощущаю каждый шаг своей судьбы, в пустоте, в этих вспышках, в бесцельном сидении и ожидании: вот она пробегает по пастбищу, вот она пронзительно воет, вот она исчезает за дамбой.

Внезапно мне требуется срочно найти, куда женщина спрятала мой чемодан, чтобы открыть его и взять в руки вещи из родного дома. Я должен убедится, что ничего не пропало.

Но я не знаю, можно ли мне просто так вернуться в дом. Должен ли я спросить разрешение?

Во дворе, под навесом, старшая девушка собирается мыть посуду. Матери семейства нигде не видно.

Я возвращаюсь к забору пастбища. И так будет каждый день?

Я чувствую сладковатый запах несвежего навоза, приносимый ветром.

Вокруг меня зелёный простор. Когда солнце на мгновение пробивается сквозь тучи, я вдруг вижу яркие пятна и коричневые крыши и стены нашего дома становятся ярко-желтыми на солнце.

Девочка сидит и дуется на скамейке, она втянула голову в плечи и сердито болтает ногами.

К вечеру люди возвращаются с рыбой домой.

Мейнт победоносно шествует по каменистой дороге. Десяток серых и скользких угрей свернулись в панике в спутанный клубок. У них заостренные головы и они очень похожи на змей. Я с большим трудом различаю у них глаза.

Полчаса спустя отец начинает доставать угрей из ведра. Он умело отрезает им головы, как будто срывает цветок со стебля. Обезглавленные тела он бросает в ведро с водой, где они, к моему ужасу, продолжают двигаться. Окровавленные головы он кидает на разложенную газету.

Я отворачиваюсь и убегаю, но вскоре возвращаюсь и сажусь рядом с ведром, уставившись на отчаянно извивавшуюся массу боли.

4

Я ждал, дрожа под навесом, когда я смогу умыться, пока женщина заполняла насос. Как только я лёг, она недоверчиво заглянула в альков и похлопала рукой по матрасу. Мне стало стыдно.

В комнате было две ниши-алькова, прикрытых деревянными створками, внутри которых располагались кровати. Женщина запротестовала, когда я перед сном хотел снять своё нижнее бельё.

«Нет, мы всегда оставляем, иначе слишком холодно, даже если сверху пижама». Мне было смешно ощущать на себе два слоя одежды в постели.

Мейнт и я должны были спать в одном алькове. Я отодвинулся как можно дальше к стене, оставляя больше места для него.

Стена была вся в трещинах. Голоса в комнате слышались отдалённо, словно кто-то шептал на ухо…

Будучи глубоко погребённым под одеялом, в тепле и спокойствии, мной полностью овладели мысли и не давали заснуть, с широко открытыми глазами я думаю о доме. И все же это счастливый момент дня: я больше ни с кем не хочу говорить и никого видеть.

Я лежу в защищённой и безопасной темноте, и никто не придет больше, чтобы снова отвезти меня в другое место, и это тёплое место и есть сейчас мой дом.

В соседнем алькове спят три девочки, в углу комнаты у окна место родителей.

«Ты лежишь на месте Попке, — говорит Мейнт, — он теперь спит на чердаке. Там больше воздуха».