В бурном потоке - [9]

Так и сделали, и Ранкли торжественно вошли в зал. Франц Фердинанд — с зеленоватым лицом и пошатываясь, его отец — гордо выпрямившись, словно офицер на параде.

В зале, полном табачного дыма, шума и суеты, царило бурное веселье. Дамский оркестр — участницы его были одеты цыганками — играл на скрипках вальсы и танго. За большей частью столиков пили шампанское. Манишки безупречной белизны, наверняка никогда не соприкасавшиеся со скверным мылом военного времени, склонялись к жемчужным колье и голубым лисицам. Достаточно было взглянуть на подносы кельнеров и сразу становилось ясно, что продуктовые ограничения здесь не играют никакой роли.

Все цены на винной карте были трехзначные. Ранкль почувствовал, как кровь в его шрамах начинает стучать. Они с сыном, совершенно очевидно, попали в спекулянтское гнездо, где всякая сволочь, наживающаяся на войне, ни в чем себе не отказывает, а в это время на фронтах… Но тут Ранкль отвлекся от своих негодующих наблюдений. Оркестр заиграл туш. Большая люстра под потолком погасла и, озаренные зелеными и красными лучами прожекторов, на эстраде появились шесть девушек в восточных костюмах. Их предводительница, пышногрудая блондинка — такие особы чем-то напоминают преждевременно расцветшие пионы и любят, когда их называют сладостными и грешными, — объявила, что будут исполнены подлинные арабские танцы баядерок.

Раздвижной стол стоял исключительно удачно. Все происходило совсем рядом, и отлично было видно. Пышногрудая настолько завладела вниманием Ранкля, что он даже не заметил, когда кельнер, вместо заказанного рислинга, подал шампанское. Взбудораженный, выпил он за здоровье Франца Фердинанда, но того в эту минуту весьма некстати затошнило. Баядерки как раз приступили к процедуре полного разоблачения, а Ранклю пришлось спешно провожать сына в уборную.

Когда же они вернулись к своему раздвижному столику, шум и веселье явно пошли на убыль. Музыканты отдыхали. Эстрада опустела. Большая часть посетителей ушла или перебралась в «отдельные кабинеты», пользоваться которыми господам посетителям усиленно рекомендовали особые карточки, засунутые в подставки для меню. Пышногрудая блондинка сидела у стойки и поедала свернутые колечками анчоусы, которые извлекала с помощью зубочистки из консервной банки.

Ранкль потянулся к бутылке шампанского — он помнил, что там оставалась еще половина. Однако бутылка была пуста. И тут снова появилась «сильная личность». Он сердито оглянулся, ища кого-нибудь из персонала. Но никого не было. Зато блондинка усиленно старалась привлечь к себе его внимание. Она болтала ногами и так подмигивала Ранклю, что того в жар бросило. Он под столом слегка пнул Франца Фердинанда. Чертова баба, эта обер-баядерка! Кстати, как у господина filius’а обстоит дело с любовью? Он уже имел дело с женщиной по-настоящему? Хотя бы вот с таким белокурым воплощением греха, у которой есть за что подержаться? Ну? Хочешь — папа приведет ее?

Франц Фердинанд, который ничего не ощущал, кроме зияющей пустоты в душе, и чье лицо от усталости словно окаменело, с усилием состроил гримасу: не хочу утруждать тебя.

— Только, пожалуйста, без ложного стыда! Этого не должно быть между мужчинами, если они друзья. — Ранкль покосился в сторону стойки, желая подать блондинке сигнал.

И вот она уже стоит рядом с Ранклем и, видя его удивление, чуть не лопается со смеху. Она осыпает его звучными ласкательными именами, требует, чтобы он звал ее «Су», однако не от «Сусанна», а от «Сулейма» — цветок Востока. И не успел он дважды пробормотать «черт возьми» — как она уже сидит у него на коленях.

— Ты ведь не возражаешь, котик?

Ранкль — и возражать? Курам на смех. Правда, он представлял себе все это несколько иначе, но ведь Франц Фердинанд, ей-же-богу, задремал, тем более необходимо действовать энергично. Легко сказать — действовать с таким сладостным грузом на коленях… Хопля! Так, конечно, удобнее. И ему, естественно, захотелось еще глотнуть вина. Как? Новая бутылка уже пуста? Вот это лихо, черт побери… Стоп! Еще одну? Нет, так не годится. А что стоит эта, как ее… ну, все равно, эта шампулька? Сколько? Двести восемьдесят — бутылка? Прямо грабеж… Ах, вот что, после закрытия все вдвое дороже! Просто наглость! Куда, к дьяволу, запропастился управляющий? Этот мошенник, должно быть, воображает, что здесь сидят одни болваны, которых можно облапошивать, как ему угодно? Но он жестоко ошибается. Ранкль просто не заплатит… ого, молодчик еще нахальничает! Это уже переходит все границы. А что воображает о себе эта баба, это дерьмо… верно, он сказал дерьмо, а кому не нравится, пусть заявит, пощечин хватит… вот именно, пощечин или еще кое-чего в этом роде, что применяют в обращении со шлюхами и спекулянтской сволочью… вот именно — шлюхами и спекулянтами.

Брань, крик и сутолока прекратились так же быстро, как и возникли. На улице, пронзительно завизжав тормозами, остановился тяжелый грузовик. Дверь распахнулась. Кучка людей в униформах и в штатском, топая, вошла в ресторан.

— Полиция! Облава! Всем пройти с нами!

VI

Было уже отнюдь не раннее утро, когда отец и сын вышли из ворот полицейского управления. Стоял легкий туман. На ближайшем углу длинная очередь зябнущих людей ждала трамвая. Ранкль и Франц Фердинанд тоже встали в очередь, что произошло не без трений, ибо Ранкль тут же начал пререкаться с какой-то толстухой, у которой к отвороту пальто была прикреплена кокарда с тремя славянскими цветами — синим, белым и красным.