В бурном потоке - [8]

— Вот видишь, какие они, бабы! — Он еще раз толкнул его в бок и ободряюще фыркнул. После этого решил, что обиняки уже ни к чему, и прямо устремился к цели. — Раз уж мы остались вдвоем, воспользуемся случаем и потолкуем по-дружески. В конце концов ты в том возрасте, когда мы можем говорить, как мужчина с мужчиной, верно?

В ответ Франц Фердинанд промямлил только: «Д-д-да». Но Ранкля это не смутило.

— Встань-ка на минуту вот тут, под фонарем! Ты же совсем зеленый. Ну да мы сейчас делу поможем! — И, подхватив Франца Фердинанда под руку, он зашагал к тому ресторанчику, который имела в виду Елена.

Никаких «филе миньон» там не оказалось, — уже много лет в глаза не видели, — ворчливо заявил метрдотель и добавил, что мясные блюда вообще подаются только до десяти часов и исключительно по талонам.

«Уже много лет в глаза не видели! Вот тебе бабы!» Ранкль прямо сиял от презрительного самодовольства.

Вопреки всем своим принципам, он сунул метрдотелю бумажку в пять крон, после чего тот подал две порции зельца с картошкой. К кислому белому вину «Мельник» Ранкль заказал еще сливовицу. За едой и питьем он старался завязать с сыном товарищескую беседу. Однако Франц Фердинанд как бы отгородился от отца теми по-военному краткими оборотами речи, которые Ранкль ценил превыше всего, и прямо-таки рубил ответы: кроме «так точно, отец», или «как скажешь, отец», из него ничего не удавалось вытянуть.

Все же Ранкль решил отныне построить отношения с сыном по-новому, на основе мужественной сердечности — даже «наперекор целому сонму чертей», как говорилось в сочиненном им марше для военизированной молодежи.

— Пью, filius[10], особо за твое здоровье! — Ранкль опрокинул рюмку сливовицы так, словно выполнил упражнение военной гимнастики. — Не отставай!

Франц Фердинанд подчинился. От крепкой водки у него слезы выступили на глазах, но когда Ранкль злорадно осведомился: «Ну как?» — сын поспешно заверил его, что замечательно вкусно. Он ненавидел себя за угодливость, а еще больше — за удовлетворение, которое этим доставил отцу. И все-таки, когда тот самодовольно рассмеялся, сын стал вторить ему, правда, его толкало на это прежде всего мстительное любопытство: хотелось выведать, как отец будет играть дальше свою новую роль друга и не сорвется ли он.

Однако после третьей рюмки сливовицы любопытство Франца Фердинанда увяло. Его жажда мести иссякла. Юноша испытывал теперь потребность только в одном: чтобы его признали хорошим сыном и любили. И чтобы «он» тоже его любил, — в мыслях и разговорах с самим собой Франц Фердинанд всегда называл отца не иначе как «он», да, именно «он». Франц Фердинанд тогда все для него сделает: выпьет еще рюмку водки, щелкнет каблуками, пойдет добровольцем в армию — хоть завтра. Все равно его класс должен весной пройти осмотр, поэтому одно на одно, хотя, конечно, можно надеяться, что при обычном осмотре как-нибудь отделаешься, особенно когда у тебя такая узкая грудь… Поэтому и решение пойти добровольцем — просто жертва, чтобы доставить «ему» радость.

Франц Фердинанд, растрогавшись, выпил еще одну рюмку, прислонился головой — впервые за столько лет — к плечу отца и открыл ему свое решение пойти в армию добровольцем. Высказать все это оказалось довольно трудно: язык плохо слушался, он лежал во рту, как кусок дерева, Франц Фердинанд давился, запинался. Однако Ранкль все понял. Им тоже овладела хмельная растроганность. Громко смеясь, он растрепал висевшие прядями пепельно-белокурые волосы Франца Фердинанда и назвал его настоящим немецким мальчуганом, своей гордостью и зеницей ока. Потом, заказав новую порцию водки, он наклонился к сыну и, пользуясь случаем, стал на ухо разъяснять ему, какая это великая вещь — мужская солидарность. Полагаться можно на мужчин и только на мужчин. На женщин — никогда. Франц Фердинанд еще не раз убедится в этом, если это идиотское завещание, вопреки всем предположениям, останется в силе. И каких сюрпризов ему тогда ждать от его кузин, Валли и Адриенны, — одному черту известно. Валли с ее необузданностью способна в один прекрасный день вместе со своей частью наследства броситься на шею первому встречному авантюристу (ходят слухи, что она опять помолвлена, на этот раз — с каким-то венгерским гусаром, с которым только что познакомилась во время своей последней поездки на санитарном поезде Мальтийского ордена{4}). А Адриенна, которая, по последним сведениям из Женевы, где она якобы «учится», якшается там со всякими типами без роду, без племени, уж наверное захочет превратить «Тагесанцейгер» в социалистическую газетенку. Осознает ли Франц Фердинанд всю ту огромную ответственность, которая при подобных обстоятельствах на него ложится?

Франц Фердинанд не осознавал ее. Он заснул. И лишь на улице, после того как при помощи Ранкля, по доброму студенческому способу, засунул палец в рот, он более или менее пришел в себя.

— Ну, а теперь, — спросил Ранкль предприимчивым тоном, — как мы завершим этот вечер? — Он просвистал сигнал к кавалерийской атаке и скомандовал: — Эскадроны, по коням, марш-марш!

Ночной кабачок «Монте-Карло» был переполнен. И так как скоро должны были закрывать, портье сначала не хотел их впускать. Но в Ранкле сразу же пробудилась «сильная личность». Он поднял скандал и вскоре получил удовлетворение. Управляющий, который подоспел на подмогу портье, вынужден был капитулировать: хотя кабачок и в самом деле переполнен, но господам поставят раздвижной столик, и притом у самой эстрады.