В Большом театре и Метрополитен-опера. Годы жизни в Москве и Нью-Йорке. - [43]

После окончания нашего концерта был устроен «скромный ужин» – только что сделанный шашлык – настоящий восточный, во всём своём блеске и экзотике. Нас встречали и проводили исключительно тепло и этот концерт, вероятно, был самым примечательным более чем за десятидневное пребывание в Сочи.

Накануне отлёта я решил побывать в знаменитом сочинском Дендрарии. Осмотрев там все достопримечательности, я сел в троллейбус на две остановки. За мной вошла приличная молодая пара – парень, похожий на грузина с русской девушкой. Я стоял на задней площадке. Никто не сел на следующей остановке, никто не подходил ко мне близко, никто не толкался. Выйдя из троллейбуса, я опустил руку в карман брюк и… испытал дивное чувство – бумажника с авиабилетом и деньгами не было! Карман был девственно пуст. Сразу подумал, что, возможно, потерял бумажник в Дендрарии. Приехал назад, обошёл все места, где был, где посидел на траве в одиночестве минут пять – увы, никаких следов моего индийского кожаного бумажника не было! Я понял, что впервые в жизни встретился с мастерами «отъёма частной собственности» такого уровня, что они вполне могли бы выступать на эстраде или в цирке. За меньшие, конечно, деньги, что мастеров, скорее всего, никак не устраивало.

Ничего не оставалось, как пойти в Филармонию и попросить там справку о том, что мне был выдан авиабилет, украденный с бумажником на такой-то рейс и на такое-то место. К счастью я запомнил всю эту информацию. Теперь нужно было занять деньги до Москвы у коллег и ждать отлёта на следующий день.

Хорошо, что своё удостоверение Большого театра я оставил перед отходом в футляре скрипки, как будто предчувствуя предстоящее событие!

Наш самолёт должен был вылететь на следующий день в три часа дня, и мы выехали из гостиницы в двенадцать, чтобы приехать пораньше на регистрацию рейса, да и мне ещё предстояло доказывать кражу билета и необходимость получения нового. Приехав, мы увидели огромное количество людей явно сидевших здесь с раннего утра. Оказалось, что самолёты из Москвы не идут, то ли по причине тумана там, то ли по причине приезда какого-то «высокого гостя», но за весь день не улетел ни один самолёт в Москву! И, соответственно, ни один не прилетел.

Мы вылетели в два часа дня на следующий день, просидев в Адлере сутки – без гостиницы, с закрытым на ночь рестораном, при невозможности связаться по телефону с Москвой. Словом, мы вкусили полностью «расплату» за своё пребывание в Сочи в «бархатный сезон».

* * *

Во второй половине декабря 1969 года театр отправлялся в Париж. Я, понятно, не был включён в состав труппы, так как работал в театре лишь третий сезон. На такие эпохальные поездки члены оркестра, хора, миманса, балета, костюмерной, гримёрной и всего остального персонала можно сказать «стояли в очереди» всю свою жизнь в качестве работников театра. Так что мне в тот раз не нужно было волноваться – пустят, не пустят, написали ли на меня анонимку и снимут ли с поездки в последний момент. Сколько было переживаний и самых тяжёлых реакций на такие действия главных управителей выездов за рубеж – Комитета. Не бывшего Комитета по делам искусств, а самого главного в стране Комитета – Государственной безопасности. Помню, мне рассказывали друзья, что уже в Шереметьево перед посадкой на самолёт в Париж одной молодой артистке хора объявили, что она не едет на гастроли, и она упала в обморок! Действительно, чем провинилась молодая женщина, отлично работавшая уже не один год, бывшая уже заграницей той же осенью в ГДР, а теперь без всяких объяснений в последнюю минуту – такой «сюрприз»!

Геннадий Рождественский очень живо описал такие ситуации в фильме Бруно Монсенжона «Red baton» (2004 г.), что можно перевести как «Красная палочка» в дирижёрском смысле, а можно и как «Красная дубина» – уже в несколько ином значении.

В бытность его главным дирижёром Большого Симфонического оркестра Радио (БСО) ему пришлось беседовать с одним из начальников в главном здании на пл. Дзержинского, занимавшимся как раз «снятием» перед поездками музыкантов, танцовщиков, хористов и т. д. Он объяснил начальнику, что снимать с поездки музыкантов, особенно членов духовой группы, означает ставить гастроли под угрозу срыва – за две недели в советских оркестрах невозможно было найти равноценную замену солистам-духовикам. В результате кого-то удалось отстоять, но в следующий раз это снова повторилось, и Рождественский посетил этого же начальника ещё раз. Тот был совершенно потрясён его визитом: «Ну, что же сейчас? Ведь мы сняли только троих?!» Снова Геннадий Николаевич старался разъяснить ситуацию, на что начальник ответил следующее: «Ну, не можем же мы вообще никого не снимать. Это ведь наша работа!»

В той поездке в Париж впервые принял участие Юрий Симонов, дирижировавший оперой «Князь Игорь» Бородина. Симонов очень тщательно шлифовал всю оперу, действительно «отчистив» многое из основательно «загрязнённой» партитуры десятилетиями рутинной работы. Он вдохнул свежесть в этот действительно заигранный спектакль и в Париже он шёл с большим успехом.

Во время той поездки под управлением М.Л. Ростроповича была записана вся опера «Евгений Онегин» французской компанией «Le chant du Monde» – «Песни мира». Французы заплатили за эту запись весьма приличную сумму, особенно для советских артистов. Борьба за эту оплату труда солистов, дирижёра, оркестра и хора, была довольно напряжённой, но всё же удалось добиться – не от французов, понятно – какой-то денежной компенсации за проделанную работу. Кажется, это было в истории театра в первый и последний раз, когда участники записи получили что-то за свою работу за рубежом (кроме установленных «суточных»).