В большом чуждом мире - [112]
— Ну, ребята, мы в сельве.
И в душе Аугусто слились воедино тоска по коню и родным горам, гнетущая тьма, усталость. А в сокровенной глубине сердца, затмевая все, сияла Маргича. Ноги по колено погружались в жидкую грязь. Один из индейцев носильщиков закричал: «Здесь глубоко!» Каучеро старались прижиматься к стволам на обочине тропы. Аугусто видел плохо. Он только слышал голоса. «Двигайтесь вперед!» И люди шли дальше, порой утопая в трясине по пояс. Носильщики, согнувшиеся под тяжестью тюков, были все в грязи. Те, кто нес карабины, держали их над головой. По обеим сторонам тропы, в неясном свете, пробивавшемся сквозь свод ветвей, чавкало болото. Когда топь опять стала только по колено, дон Ренато сказал:
— Говорят, в этой трясине, которую мы сейчас прошли, есть два каймана-людоеда. Я их, правду сказать, никогда не видел…
— Придумают тоже, кайманы-людоеды! — проворчал один из каучеро.
— А что такое кайман-людоед? — спросил Аугусто.
— Это который однажды отведал человечины, и она ему так понравилась, что он ничего другого есть не желает…
Да, они в сельве. С каждым шагом становилось все темнее. Над лесной мглою нависала настоящая ночь. Ветер гудел в вышине, раскачивая кроны и сотрясая стволы. На головы и плечи сыпался редкий и легкий лиственный дождь.
Вскоре путники остановились на ночлег у какой-то речки. Малиновый закат еще сиял над сельвой. Пока люди смывали с себя грязь, тьма заволокла небо, и на нем задрожали огромные низкие звезды. Каучеро — теперь мы будем причислять к ним Аугусто Маки и прочих, нанявшихся на работу, — сели ужинать у костра, а у самой воды расположились молчаливые и невеселые индейцы носильщики. На одних были серые рубахи, на других — лишь набедренные повязки. При свете костра на их бронзовых торсах можно было различить ссадины от веревок и пряжек. Раны гноились, и от всего тела шла вонь, как от потного мула.
Определив, что дождя не будет, носильщики улеглись прямо на земле, остальные — на одеяла. Костер погас, и светлячки протянули свои светящиеся нити. В чаще кричали звери и птицы. Один из каучеро посоветовал Аугусто не менять положения, чтобы не выбиться из лунки, продавленной в мягкой земле. Что ж, надо приобретать новые привычки… Но как все это незначительно по сравнению с громадой неведомой сельвы!.. Речушка мягко и бесшумно текла в надвинувшейся ночи, москиты негромко гудели, гигантские деревья тянулись к небу и расцветали звездами.
Хоть тропа и походила на туннель, все же она была выходом к прежнему, оставленному миру. А на лодке, среди бурного потока, Аугусто Маки почувствовал, что он и в самом деле вступил в иную жизнь. Длинные узкие каноэ плыли друг за другом. На некоторых из них был небольшой навес из пальмовых листьев. Казалось, что в стремнинах они должны бы перевернуться, но индейцы гребцы были ловки и опытны: в нужный момент они успевали дать лодке правильное направление, и она проскальзывала меж камней и воронок, словно рыба, которой вздумалось порезвиться на поверхности воды.
Бесчисленные деревья всех оттенков зеленого толпились на самом берегу. Местами встречались отмели, и вылезшие погреться на солнце кайманы, завидев лодки, стремглав бросались в воду. Стаи цапель, зеленых попугаев и еще каких-то редкостных птиц пролетали над головой, приветствуя криком путников. Подхваченные течением лодки летели, оставляя пенистый след; но пристань все не показывалась. Река неслась через пороги, волновалась, затихала, ширилась, подмывала землистые излучины, разъедала и оголяла корни деревьев, лизала белые пляжи, с ревом пробивалась сквозь скалистые теснины, становилась гладкой, как озеро, и снова бешено клубилась, урча жадными водоворотами. Несмотря на ширину, реку можно было охватить взором от берега до берега, но в длину она казалась бесконечной. Наконец каноэ юркнули в приток, и через два часа подошли к посту Кануко.
Сельва познается лишь тогда, когда тропа кончается и человек вступает в мир, где нет иных следов, кроме его собственных, да и те скоро исчезают под слоем листьев. Тогда-то он и попадает в цепкие объятия сельвы, и выдержать их дано лишь крепкому, ловкому, зоркому человеку. Иначе ты станешь жертвой хищников или погибнешь в бесконечном кружении ветвей, лиан, папоротников, корней, падающих и ползущих, поднимающихся, сплетающихся, вьющихся. Одни из них изо всех сил тянутся к солнцу, другие, отчаявшись, яростно впиваются в живые стволы, высасывая из них соки. Лианы развесили свои длинные плети, а стройные пальмы прорезают путаницу переплетенных ветвей. Пальм здесь столько, что никакому ученому не удалось описать все их виды. Женственные и благородные, рядом с каким-нибудь корявым деревом или с плетением лиан, они поднимают к небу свои роскошные плюмажи и манят человека, чтобы одарить его кокосом, гибким волокном, пригодным для гамаков, листьями, из которых плетут сомбреро, и, наконец, чтобы дать ему утерянный ориентир. Для этого пальма склоняет крону в направлении солнца, сколь бы густой ни была ее листва. Если путник поймет язык пальмы, он не заблудится и выйдет из бездонного леса. Пальма — стрелка компаса, а полюс сельвы — солнце.
Романы Сиро Алегрии приобрели популярность не только в силу их значительных литературных достоинств. В «Золотой змее» и особенно в «Голодных собаках» предельно четкое выражение получили тенденции индихенизма, идейного течения, зародившегося в Латинской Америке в конце XIX века. Слово «инди́хена» (буквально: туземец) носило уничижительный оттенок, хотя почти во всех странах Латинской Америки эти «туземцы» составляли значительную, а порой и подавляющую часть населения. Писатели, которые отстаивали права коренных обитателей Нового Света на земли их предков и боролись за возрождение самобытных и древних культур Южной Америки, именно поэтому окрестили себя индихенистами.
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881 - 1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В десятый том Собрания сочинений вошли стихотворения С. Цвейга, исторические миниатюры из цикла «Звездные часы человечества», ранее не публиковавшиеся на русском языке, статьи, очерки, эссе и роман «Кристина Хофленер».
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (18811942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В четвертый том вошли три очерка о великих эпических прозаиках Бальзаке, Диккенсе, Достоевском под названием «Три мастера» и критико-биографическое исследование «Бальзак».
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881–1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В второй том вошли новеллы под названием «Незримая коллекция», легенды, исторические миниатюры «Роковые мгновения» и «Звездные часы человечества».
Перед вами юмористические рассказы знаменитого чешского писателя Карела Чапека. С чешского языка их перевел коллектив советских переводчиков-богемистов. Содержит иллюстрации Адольфа Борна.
Перед вами юмористические рассказы знаменитого чешского писателя Карела Чапека. С чешского языка их перевел коллектив советских переводчиков-богемистов. Содержит иллюстрации Адольфа Борна.
„А. В. Амфитеатров ярко талантлив, много на своем веку видел и между прочими достоинствами обладает одним превосходным и редким, как белый ворон среди черных, достоинством— великолепным русским языком, богатым, сочным, своеобычным, но в то же время без выверток и щегольства… Это настоящий писатель, отмеченный при рождении поцелуем Аполлона в уста". „Русское Слово" 20. XI. 1910. А. А. ИЗМАЙЛОВ. «Он и романист, и публицист, и историк, и драматург, и лингвист, и этнограф, и историк искусства и литературы, нашей и мировой, — он энциклопедист-писатель, он русский писатель широкого размаха, большой писатель, неуёмный русский талант — характер, тратящийся порой без меры». И.С.ШМЕЛЁВ От составителя Произведения "Виктория Павловна" и "Дочь Виктории Павловны" упоминаются во всех библиографиях и биографиях А.В.Амфитеатрова, но после 1917 г.
Образ Христа интересовал Никоса Казандзакиса всю жизнь. Одна из ранних трагедий «Христос» была издана в 1928 году. В основу трагедии легла библейская легенда, но центральную фигуру — Христа — автор рисует бунтарем и борцом за счастье людей.Дальнейшее развитие этот образ получает в романе «Христа распинают вновь», написанном в 1948 году. Местом действия своего романа Казандзакис избрал глухую отсталую деревушку в Анатолии, в которой сохранились патриархальные отношения. По местным обычаям, каждые семь лет в селе разыгрывается мистерия страстей Господних — распятие и воскрешение Христа.
Историю русского военнопленного Григория Папроткина, казненного немецким командованием, составляющую сюжет «Спора об унтере Грише», писатель еще до создания этого романа положил в основу своей неопубликованной пьесы, над которой работал в 1917–1921 годах.Роман о Грише — роман антивоенный, и среди немецких художественных произведений, посвященных первой мировой войне, он занял почетное место. Передовая критика проявила большой интерес к этому произведению, которое сразу же принесло Арнольду Цвейгу широкую известность у него на родине и в других странах.«Спор об унтере Грише» выделяется принципиальностью и глубиной своей тематики, обширностью замысла, искусством психологического анализа, свежестью чувства, пластичностью изображения людей и природы, крепким и острым сюжетом, свободным, однако, от авантюрных и детективных прикрас, на которые могло бы соблазнить полное приключений бегство унтера Гриши из лагеря и судебные интриги, сплетающиеся вокруг дела о беглом военнопленном…
«Равнодушные» — первый роман крупнейшего итальянского прозаика Альберто Моравиа. В этой книге ярко проявились особенности Моравиа-романиста: тонкий психологизм, безжалостная критика буржуазного общества. Герои книги — представители римского «высшего общества» эпохи становления фашизма, тяжело переживающие свое одиночество и пустоту существования.Италия, двадцатые годы XX в.Три дня из жизни пятерых людей: немолодой дамы, Мариаграции, хозяйки приходящей в упадок виллы, ее детей, Микеле и Карлы, Лео, давнего любовника Мариаграции, Лизы, ее приятельницы.
В романе известного венгерского писателя Антала Гидаша дана широкая картина жизни Венгрии в начале XX века. В центре внимания писателя — судьба неимущих рабочих, батраков, крестьян. Роман впервые опубликован на русском языке в 1936 году.