Увеселительная прогулка - [67]

— Ну это уж верх бесстыдства, — вскипел Лутц. — Терпеть такое от шестнадцатилетнего убийцы! А господа психиатры… В конце концов окажется, что это я убил Рут Кауц!..

— Не кричи, пожалуйста, — остановила его госпожа Лутц, а Петер сказал:

— Ты ведь счастлив, что Оливер совершил то, что охотно совершил бы ты сам.

— Ты что говоришь?

— Признайся, папа, ничто так не возвышает, как сознание, что перед тобой преступник, заместитель.

— Это верно, что ты решил не заниматься дальше юриспруденцией?

— Я буду заниматься дальше юриспруденцией, а кроме того, еще медициной и психиатрией.

— Ты что, намерен еще десять лет за мой счет…

— Намерен. Намерен также стать защитником по уголовным делам, и никем иным.

— Он же только позлить тебя хочет, — сказала госпожа Лутц. — И что ты вечно наскакиваешь на Петера?

Лутц снова начал читать:

— «Если в памяти Оливера и сохранились следы происшедшего, то они через некоторое время настолько смешались с его фантазиями, что вскоре он уже не мог отличить вымысел от правды. Этим, пожалуй, объясняется, почему один день он сообщал какую-либо подробность как абсолютно достоверную, а на следующий с полной убежденностью опровергал свое показание. Так что за весьма короткий срок он изложил немало всевозможных историй, даже историю про девушку-иностранку. Оливер уже несколько месяцев практически находится в изоляции. Это положение для него неприятно. Теперь он знает, что всем этим обязан своему поведению, своим россказням и попыткам ввести нас в заблуждение. И теперь он без конца повторяет, что действительно хотел бы сказать правду, что ничего так сильно не хочет. При этом он сделал весьма интересное и важное заявление, а именно что все свои истории он рассказывал прежде всего потому, что надеялся таким путем доискаться правды. Этот мотив хорошо известен в психиатрии. Напомним для примера поэта Гёльдерлина, который говорил „о безумном усилии обрести разум…“. Оливер неоднократно, а особенно часто в последние несколько недель говорил нам: он знает — что-то неладно, и это что-то настойчиво пытается вспомнить, но никак не может и оттого испытывает крайне мучительное чувство.

На основании всего вышеизложенного, мы, нижеподписавшиеся эксперты, со всей добросовестностью и компетентностью можем сделать следующее заключение о физическом, умственном и душевном состоянии Оливера Эпштейна, 1952 года рождения:

1. Оливер Эпштейн страдает значительными психическими и нервными нарушениями.

2. Природные умственные способности Оливера Эпштейна хорошие.

3. О природном темпераменте и характере судить трудно. Оливер всегда был боязлив, особенно он боялся того, что рано потеряет родителей.

4. Весьма вероятно, что Оливер Эпштейн имеет какое-то касательство к исчезновению Рут Кауц. Возможно, что Оливер Эпштейн, согласно одной из его версий, убил Рут Кауц. Но возможно также, что причиной смерти Рут Кауц был несчастный случай. Возможно даже, что Рут Кауц жива.

5. Что касается так называемого признания Оливера Эпштейна, то его приходится считать совершенно ненадежным, и на сегодняшний день мы не видим решительно никакой возможности внести ясность в эту темную историю…» И на такую дребедень, — заключил Лутц, — государство выбрасывает десятки тысяч франков.

— На месте Оливера я бы потребовал, чтобы тебя и судей тоже подвергли психиатрическому обследованию… — сказал Петер.

— Пойду спать, — заявил Лутц, — завтра мне надо быть в форме.

— Мне его правда очень жалко, — сказала госпожа Лутц.

— Его оправдают, — успокоил ее Петер.

— Честно говоря, меня бы тоже больше устроил оправдательный приговор, — признался Лутц.

— Что ты сказал?

— Ты мне, конечно, не поверишь, но это так — от всего этого мне что-то не по себе.

— Так ты же можешь потребовать оправдания, — заметил Петер.

— Этого никто бы не понял… — вздохнул Лутц.

18 декабря КРЕМЕР, КОММЕНТАТОР «МИТТАГБЛАТТА», ПИШЕТ:

«Не хлебом единым жив человек. Для того чтобы существовать, ему необходимы также вдохновляющие его истории. Он не может без них обойтись, и, если история его собственной жизни недостаточно занятна, увлекательна и насыщенна, он обращается к чужим. Так, например, он с удовольствием читает жизнеописания знаменитых людей, в том числе генералов и государственных мужей. С восторгом и содроганием читает он историю жизни Рудольфа Гесса, последнего коменданта Освенцима, читает биографию Мартина Лютера и Наполеона, Черчилля и Мартина Лютера Кинга. Человек без собственной истории все равно что человек без лица. У кого нет истории — тот пустое место. А пустое место пустым и останется. Поэтому у каждого есть своя история, поэтому каждый придумывает себе историю. Например, когда человек поступает на работу. Эту историю называют curriculum vitae [10]. Когда человек болен, к нему приходит врач, просит рассказать ему историю болезни и записывает ее. Умирает человек, и родные пишут историю его жизни, а пастор в церкви читает ее с амвона. От нас ушел хороший человек. Ведь тот, кто уходит, всегда хороший. Если человек становится писателем и начинает писать истории, то первой он пишет историю собственной жизни. Историю человека, который хлебнул горя. Хотя возможно, что эта история не имеет ничего общего с жизнью самого писателя.