Увеселительная прогулка - [68]
Жажда историй у человека огромна. Существуют истории о боге и дьяволе, о ведьмах и святых. Ибо и тот, кто сулит миру спасение, не может обойтись без историй. История о непорочном зачатии и о рождении в хлеву, история о том, как тысячи людей были накормлены пятью хлебами, история о воскрешении мертвых, о распятии и вознесении. История о вознесении самая полезная из всех. Ибо теперь наконец сын божий восседает рядом с отцом и никогда уже больше не изгонит торговцев из храма.
У шлюх, сутенеров, воров и убийц тоже есть свои истории. Истории для судей. Истории о тяжелом детстве, о родителях, которые разошлись, и так далее.
Оливер Эпштейн придумал для своих судей не одну историю. Все они захватывающе интересны. Но судьи сошлись на одной. Потому что судьи могут воспользоваться только одной историей. И она должна по возможности иметь настоящий конец. Если в конце истории умирает человек, это всегда хорошо. Ибо смерть — это единственно убедительный конец. И потому судьи Оливера остановились на истории об убийстве девушки. Десять лет тюрьмы для несовершеннолетних — плата за эту историю, плата, которую не в состоянии были бы внести и сами судьи. Почему же они требуют ее от ребенка?»
Вечером Зайлер прочитал редакторам статью Кремера.
— У кого-нибудь есть возражения? — спросил он.
Все молчали.
— Статья не пойдет, — заявил Зайлер.
Клейнгейнц заметил:
— Мысли, по-моему, неплохие.
— Господа, — сказал Зайлер, — суд вынес приговор. Приговор, который отвечает чувству справедливости широких слоев населения.
— И все же, — возразил Клейнгейнц, — и все же труп до сих пор не найден, пропавшая девушка, возможно, жива…
— Дело не в этом, — ответил Зайлер. — Дело в том, и только в том, что мы, я подчеркиваю, наша газета не должна оскорблять чувства читателей. Что касается меня, то парнишку Эпштейна мне жалко, шутка сказать: шестнадцать лет и уже убийца, но я пользуюсь случаем, чтобы еще раз повторить: кто хочет делать ходкую бульварную газету, обязан строго разграничивать свое личное мнение и мнение, которое призвана выражать подобная газета. Нет сомнения, мы протестовали бы против этого приговора, если бы речь шла о сыне бедных родителей. Но речь идет о сыне человека, которого, пусть и не совсем справедливо, все же причисляют к богатым, к «более чем благополучным». И вы, господа, должны в таком случае спросить себя, как же будет реагировать на наш комментарий большинство читателей. Наши читатели — это простые люди. Сложные процессы им непонятны. Они любят недвусмысленные решения. Их правовое чувство имеет ветхозаветные корни: око за око, зуб за зуб. Жертва — девушка из бедной семьи. Следовательно, жертве большинство наших читателей сочувствует. Они знают среду бедных людей. Преступнику они не сочувствуют. Если мы выступим в защиту преступника, мы сразу услышим; бедняков казнят, а богачей отпускают на волю. Итак, господа, как бы мы ни крутили, ни вертели, даже если бы мы сами были убеждены в невиновности Оливера, заявить об этом прямо мы бы не могли. Не сейчас. Не так громко. И не так четко. Я не буду возражать, если, скажем, господин Клейнгейнц напишет короткий комментарий на эту тему, в таком примерно духе: «Несмотря на это, мы прекрасно понимаем, как трудно было судьям решить это дело… тайна до конца не раскрыта… однако, полагаясь на здравый смысл…» и так далее… Ведь верно же — такой тон позволит нам в любой момент сделать поворот, если потом, паче чаяния, возникнут какие-либо неожиданности. Вы меня поняли?
Присутствующие закивали. Опять они поздно засиделись; заведующие отделами думали о том, что уже пора сдавать полосы в набор, что впереди — отдых, и никто не хотел опаздывать, потому что любое опоздание, в конце концов, записывалось на их счет, а приговор суда им все равно не изменить.
25 декабря, незадолго до полуночи
«КАЗА БЬЯНКА» В БЕЗАЦИО
— Я так устала, — проговорила Ирэн, — а никак не засну.
— И не надо, — ответил Эпштейн, — ты просто полежи. Мы можем разговаривать, а можем и помолчать. Если хочешь, я поставлю какую-нибудь пластинку. Что бы ты хотела? Здесь масса пластинок, можно послушать «Славянские танцы» Дворжака, а хочешь, я поставлю Эдит Пиаф или битлов… Есть еще «Роллинг стоунс»…
— Почему я здесь?
Эпштейн включил проигрыватель и поставил пластинку битлов.
— В последние два года Оливер слушал почти только бит-музыку, — сказал он. — Я забрал все его пластинки.
— Если бы мы не выехали сегодня в семь утра, то застряли бы в Бриге, — сказала Ирэн. — А почему ты торопился выехать непременно в семь?
— Сегодня вечером даже по парижской городской радиосети передавали, что Бриг закрыт, а железнодорожное сообщение с Домодоссолой прервано.
— Можно сказать: снег валит так, будто начался всемирный потоп?
— Не знаю. Наверно, можно. Если бы сегодня утром в Бриге шел дождь, могло б начаться наводнение.
— Ты предчувствовал, что это случится?
— Я хотел уехать пораньше, потому что большинство людей утром еще сонные.
— И я в семь часов утра была еще сонная?
— Ты привыкла рано вставать.
— А ты не боялся, что опять позвонит мама?
— Не она. Даниэль.
— Когда ты принимал ванну, я им позвонила сама. Мама была уже на ногах. Даниэль тоже.
