Увеселительная прогулка - [70]

— Ни о чем, — ответил он.

— Ты думаешь о своем будущем?

— Нет, о будущем я не думаю. Я жду. Принимаю все, как оно есть.

— Тогда, может быть, о прошлом?

— Когда мне очень хорошо с тобой, меня почему-то часто охватывает грусть.

— Это нормально.

— Почему?

— Мне кажется, я потому так сильно люблю тебя, что ты способен быть таким грустным.

— Я бы не сказал, будто мне хочется, чтобы всего случившегося не было и чтобы Сильвия вновь была со мной. Пожалуй…

— Ты действительно больше не собираешься работать?

— Почему же, что-нибудь я стану делать. Покрашу здесь все комнаты. Когда стает снег, разобью за домом сад и огород.

— Я имела в виду настоящую работу.

— Я попытаюсь написать книгу об Оливере.

— Для людей?

— Для себя.

— Ты говорил, что вы опротестовали приговор.

— Мы подали кассацию. Кантональному суду придется еще раз заняться делом Оливера.

— Его оправдают?

— Мы надеемся. Но…

— Но что?

— Но в книге, которую я напишу, это ничего не изменит. Мы подали кассацию только для того, чтобы у Оливера не пропали десять лет жизни. Чтобы он хотя бы в двадцать лет смог выйти на свободу.

— Ты будешь потом вести себя с ним как ни в чем не бывало?

— Нет.

— Будешь откровенно говорить с Оливером обо всем?

— Если я напишу эту книгу, напишу так, как пережил все сам, то сделаю это ради него. И ради себя.

— Ты расскажешь Оливеру все о своей семейной жизни?

— Да, всю правду. Прежде всего — правду о себе.

— Ты расскажешь ему теперь и о том, что привез меня сюда и что мы живем вместе?

— Это он уже знает.

— Ты сказал ему или сообщил в письме?

— Я ему сказал.

— И что же он?

— Это замечательно, ответил он.

— А еще что?

— Мне кажется, сказал он, что меня Ирэн любит тоже.

— Хочешь сигарету? Я тебе еще не говорила, что Оливер приходил ко мне ночью?

— Нет.

— Он сказал: как жаль, что я еще так молод.

— Ты ни слова не говорила мне об этом.

— Потому что ты не спрашивал.

— Я спрашивал, хотя и не прямо.

— Все равно, раньше я не могла тебе рассказать.

— Почему?

— Я хотела сначала убедиться сама.

— В чем?

— Что ты — первый мужчина в моей жизни…

— Я у тебя не первый.

— Первый. Я семь раз ездила к тебе в Париж, я…

— Да…

— И когда десять дней назад ты спросил, поеду ли я с тобой в Безацио, навсегда, — при этом ты улыбался, — я тебе ответила…

— Bien sûr[12], — сказала ты.

— Вот видишь!

— Но ты прогнала Оливера?

— Да.

— Почему?

— Потому что поверила ему во всем.

— И сегодня веришь?

— У меня нет причин сомневаться в том, что он мне сказал.

— Что же он тебе сказал?

— Что он безумно любит Юдит.

— Юдит?

— Да.

— А Рут?

— Видишь ли, мне кажется, он всегда называл ее Юдит, потому что все остальные называли ее Рут.

— И что же?

— В тот день он пригласил Юдит, как уже не раз бывало, совершить увеселительную прогулку. Но Юдит не пришла.

— Он был на озере без нее?

— Да.

— А туфли?

— Она забыла их неделей раньше.

— Зачем же он выдумал эту жуткую историю про убийство Рут?

— Он не знал, куда исчезла Юдит. Мне кажется, таким способом он хотел ей дать знать о себе.

— Но что произошло с девушкой?

— Юдит не раз говорила, что дома у нее ужасно плохо и что она уйдет. А Оливер, так он рассказывал, должен ей помочь замести следы…

— Но…

— И все же для Оливера ее исчезновение оказалось неожиданностью. Он не знал, действительно ли она убежала и куда…

— Почему же ты не рассказала всего этого раньше, не дала показаний на суде, если ты так много знала?

— В газетах все время называли другое имя — Рут. И кроме того, я обещала Оливеру молчать. Я поняла все, только когда познакомилась с тобой… Ведь я несколько раз звонила Зайлеру, я просила его, разберитесь хорошенько… Но ты же знаешь Зайлера! Он не хотел ничего менять в своем очерке…

— Так ты считаешь, что Рут жива?

— Я считаю, что Оливер ни с Рут, ни с Юдит…

— Но?

— Никаких «но». Возможно, что та Юдит, которую любит Оливер, и утонула…

— Кажется, я понемногу начинаю понимать, — промолвил Эпштейн.

— Оливер сказал мне еще кое-что — ты, наверно, только сегодня сможешь это понять.

— Что же?

— Он сказал: ведь правда, такая женщина, как ты, любила бы меня и без увеселительных прогулок на собственной моторной лодке?

— Оливер так сказал?

— И еще он сказал: я-то слишком молод, но мой папа очень похож на меня. Ты могла бы любить его, если бы он не был главным редактором, не имел собственного дома, машины и всего прочего?

— И что ты ответила?

— Сам видишь, — сказала Ирэн.

Эпштейн повернулся на узкой кровати, включил проигрыватель, поставил новую пластинку битлов и стал тихонько подпевать:

When I’m sixty-four,

When I get older losing my hair,

many years from now.

Will you still be sending me a Valentine

birthday greetings bottle of wine?

If I’d been out till quarter to three

would you lock the door,

will you still need me, will you still feed me,

when I’m sixty-four.

You’ll be older too,

and if you say the word

I could stay with you…[13]

Ирэн заснула в его объятиях, прежде чем затихли последние звуки песни.

ЭПИЛОГ

Вторая судебная инстанция, рассмотрев в кассационном порядке дело Оливера Эпштейна, обвиняемого в том, что он изнасиловал и убил Рут Кауц, а тело ее бросил в озеро, вынесла ему оправдательный приговор. Суд счел имеющиеся улики недостаточными для осуждения обвиняемого. «Миттагблатт» известил об этом своих читателей заметкой в семь строк.