Я попробую вкратце изложить то, как я воспринимаю феноменологическую доктрину. Феноменология не отвергает объективность сущих как таковых вне факта их интенционального переживания в сознании. Всякое осознание опыта в соотнесении предметов и их данность в качествах есть осознание объективности. Но эта объективность свидетельствует о себе в факте осознания таким образом, что сами данные в сознании качества и отношения не являются собственными константами объективируемых сущих.
Имеет место что-то вроде организации в сознании модусов проявленности объективного так, что не неся в себе сущностно никакой выразимости в качествах (но имея эти качества вне их чтойности, так сказать, глубоко органичными и онтологически превыше возможности выявления в конечных чтойностях; объективный предмет прикосновен бытию, но в чтойностях разворачивается в интенциональном переживании в сознании), эта объективность необходимо отдаёт таковые функции сознанию, которое в многообразии порождения знаков непосредственного считывания с объективного предмета (в самом широком смысле, вплоть до безудержных фантазий) и презентует объективный предмет в полноте его объективности.
Сам объективный предмет не несёт в себе никаких знаков проявленности. Сознание познаёт его через прикосновение к нему в своей собственной знаковости. Это похоже на способ, при помощи которого в тёмной комнате дервиши опознавали слона посредством собственных ресурсов опознания. И все они не ошибались, но слона опознали неверно потому, что в этой притче слон сам дан в подлежащем и доступном осознанию качестве. У Гуссерля же предмет есть, но в собственном смысле качеств у него нет. Но в процессе интенционального схватывания объекта происходит фундированное опознание его в знаках, которые инспирирует сознание. Таким образом, объект актуально дан в своей очевидности при любом «способе» опознания её в сознании в качестве феномена.
А знаками для акта интенционального переживания в сознании являются все чтойности, которые инициируются объективными предметами. И если бы я описывал в одном ряду феноменологию, концептуальное искусство, авангардизм, то не был бы совсем неправ.
И мне кажется, что здесь есть отголоски и кантианства.
Вот если идею знаковости с принципиально неподверженного этой процедуре самого объективного предмета перенести на выявление в схватывании сознанием, то можно сделать один впечатляющий, но проблематичный шаг. Можно перестать держаться за иллюзию актуальности и возможности выразить собственные свойства объекта «адекватно». Эта характеристика не пропадает, но начинает «плыть» в феноменологической значимости себя. И это открывает путь к безудержному символизму. Если нет границы между возможной для оценок реальностью и её символом, поскольку всякое осознание реальности уже погружает её в поле символики, то и появляются образцы такого видения реальности, когда интуитивное воображаемое оформление объективности становится полноправным представителем множества интенциональных переживаний.
И тогда появляется концептуальное искусство, авангард, хэппенинг, Пикассо, Матисс, Ионеско, Бурбаки.
Мы не будем торопиться присваивать не выявленному в трансцендентности понятию «сознание» качества воздействия на формирование акта интенциональности. Будем говорить пока только об осознании как об интенциональном явлении.
Попробую написать про такую феноменологию, опустив рассмотрение конкретики данной логической парадигмы. Она предполагается как логосное порождение, но мы попробуем не выявлять смыслы, которыми насыщаются ноэмы в пределах данной логической парадигмы, а оценить принципы зависимости насыщенности смыслами ноэм в соответствии с особенностями этих парадигм. Мы скажем несколько слов о том, в чём мы будем усматривать сейчас разницу между логическими парадигмами для выявления интересующей нас разницы в наполнении смыслом ноэм. Назовём систему более «слабой», если то, что опознаётся более «сильной» как истинное, является истинным и в более слабой системе. Самый естественный способ усмотрения рейтинга этих систем выражается в том, что в более слабой системе сильнее выражен модус неразличительности. Если он абсолютен, то всё опознается в тождественности. При этом модус неистинности просто отсутствует. Тогда всякий акт интенционального схватывания фиксируется в «попадании» в истинность и является смыслообразующим для ноэмы. В этом случае она является значением, но уже не просто знаком схваченной интенции объективности. Каждая ноэма при этом истинна и содержит всё тот же смысл. И являет собою полноту презентации объекта в акте интенционального схватывания. В случае же самой «сильной» логосной парадигмы модус различительности, напротив, бывает пределен. Тогда всё выявленное как феномен ни с чем не связано никакой общностью и позиционирует себя вне поля совместных смысловых интенций. В такой парадигме полностью утрачивается логическая связь и каждая ноэма становится лишь пустым знаком нимало не выявленного ею объекта. И это очень близко к теме Азазила, рассматриваемой в «Поисках пристанища без опоры». В этом случае манифестация Нового логоса (с более слабо выраженными препятствиями к слиянию в истинности) порождает разрешение от уз мира, лежащего в условиях запретительного для смыслообразования неразрешимого парадокса. И Азазил перестаёт быть хранителем и вестником невозможности в знаке обрести значение смыслов Нового Логоса, но и становится тем, через кого и поверх кого вторгается в универсум содержание ранее явленного только в знаке.
