— Ну и фантазия у тебя!
— Что ты сказала?
— Не кричи, Альберт, я пока еще достаточно хорошо слышу.
— А я не потерплю, чтобы ты так со мной разговаривала.
— Уже были случаи, когда ты подходил к делу предвзято.
— С каждым бывает. Но это дело ясное и бесспорное…
— Разве он сознался, что хотел ее изнасиловать?
— По его словам, в тот день они «занимались этим» три или четыре раза.
— Черт возьми!
— Что ты говоришь?
— Я говорю: черт возьми!
— Чему ты удивляешься?
— Ну и способности у этого парня!
— Ты хочешь сказать, потенция.
— Нет, именно способности… в этом смысле. Одной потенции недостаточно. Потенция есть у многих. Надо еще уметь ею пользоваться.
— Что ты болтаешь?
— То, что слышишь.
— По правде говоря, ты меня просто шокируешь. Что это на тебя нашло?
— Ничего на меня не нашло.
— Бывает, что незадолго до климакса женщины резко меняются.
— С тобой со смеху помрешь. Ты что, изучаешь проблему климакса?
— Я недавно прочел одну научную статью на эту тему.
— Ну и что же со мной происходит, господин прокурор?
— В климактерический период изменяется функция гипофиза, по-другому происходит выделение гормонов и могут наблюдаться всевозможные странности в поведении.
— Например?
— Женщина твоего возраста может вдруг стать нимфоманкой.
— Этого, дорогой Альберт, ты можешь не опасаться. Я уже давно усохла, как бесплодная смоковница.
— Что ты хочешь этим сказать? Ты обвиняешь меня?
— Ах, да что там, ладно уж.
— Может быть, я не исполнял своих супружеских обязанностей? Разве мы с тобой не родили четверых детей?
— Знаешь, несколько дней назад я слышала по радио лекцию одного врача, он рассказывал о браке, о половом воспитании и так далее, так вот он сказал, что однажды к нему на прием пришли восьмидесятилетние супруги и пожаловались, что они в таком преклонном возрасте все еще исполняют свои супружеские обязанности, и притом с удовольствием.
— В таком возрасте это действительно уже непристойно! — изрек Лутц.
— А этот врач — между прочим, знаменитый американский профессор, только я забыла его фамилию — утверждает как раз обратное.
— Это просто безобразие!
— Про молодежь он сказал: надо идти им навстречу, как только они достигнут половой зрелости. Профессор даже сказал: раз существует опасность всяких извращений, лучше, чтобы они с самого начала жили нормально.
— Как это жили нормально?
— Парень с девушкой.
— Так, так! А где, позволь тебя спросить?
— В постели.
— В какой постели?
— В своей!
— Свинство, и больше ничего. Я буду жаловаться генеральной дирекции радиовещания в Берне, тут надо принять самые строгие меры.
— Это была лекция очень известного американского профессора. Не вздумаешь же ты нападать на такого человека.
— Я главный прокурор по делам несовершеннолетних, так что мы еще посмотрим. Но что больше всего меня удивляет, нет, даже пугает — это как изволишь рассуждать ты!
— Как я изволю рассуждать?
— Весьма фривольно!
— Знаешь, Альберт, я потихоньку от тебя посмотрела те два «просветительных» фильма, запрещения которых ты так добивался. С одной стороны, я совершенно не понимаю, за что их надо запрещать, что в них безнравственного, как ты выражаешься. С другой стороны, у меня такое впечатление, что никаких особых откровений там нет.
— Интересно, моя супруга ходит смотреть фильмы по так называемому половому просвещению.
— Для того, чтобы лучше понять тебя!
— Чтобы лучше понять меня?
— А знаешь ли ты?.. Все равно когда-нибудь надо же тебе сказать… знаешь ли ты, что оба твоих сына уже целый год проходят курс лечения?
— Какого еще лечения?
— По поводу мнимой импотенции…
— Мои сыновья?
— Твои сыновья.
— Ты никогда не остановишься перед пошлостью, чем пошлее, тем лучше. Лишь бы меня уколоть, уязвить…
— Пожалуйста, не разыгрывай опять из себя обиженную невинность.
— Говорят «оскорбленная невинность».
— А я говорю «обиженная невинность».
— Отчего это мои сыновья оказались…
— Импотентами?
— Не повторяй это гадкое слово!
— Они уже вылечились. Все это было на почве невроза.
— Вот видишь!
— Я заговорила об этом только потому, что ты сегодня рассказал мне про того мальчика и потому что я следила за этой историей по газете, а теперь дело попало к тебе.
— И это тебя навело на размышления?
— Конечно.
— К каким же выводам ты пришла?
— По правде говоря, ни к каким. Просто, раз ты так упрямо твердишь, что между ними ничего не было, то есть что парень хотел изнасиловать девчонку…
— То что?
— То я бы без колебаний поверила парню, что девчонка сама пошла на это.
— Девушки так себя не ведут!
— Господи, Альберт, какие глупости ты иногда говоришь, ты же совершенно не знаешь девчонок!
— У меня у самого две дочери!
— Только ты ничего о них не знаешь!
— Я могу каждый их… я могу все прочесть по их глазам.
— Что-то пока ты этому не научился.
— Чему?
— Читать по их глазам.
— Так… Какие еще ужасы ты намерена мне открыть?
— Никаких ужасов.
— Я жду откровенного разговора.
— Я могу сообщить тебе только одно: твои дочери, несмотря на твое воспитание, не выросли такими уродами, как мы с тобой.
— Ах вот как! Значит, если человек честно и целомудренно живет до свадьбы, это теперь называется уродством? Чего ты смеешься?
— Разве ты честно и целомудренно жил до нашей свадьбы?
