— Не знаю, что бы я сказал.
— Может, я и не уйду совсем.
— Наши супружеские отношения уже невосстановимы.
— Просто я так и не научилась жить с людьми. Жить с мужем. И при всем том у меня всегда было только одно желание, одна мечта: обрести покой, быть любимой, обеспеченной, оседлой…
— Понятно.
— Иногда я спрашиваю себя: что было бы, если бы ты ничего не добился и остался коммунистом.
— Я никогда не был коммунистом. Я тысячу раз пытался тебе объяснить, что отдельный человек сам по себе не может быть коммунистом, не говоря уже о том, что здесь правильнее было бы употребить слово «социалист».
— Хорошо: если бы ты остался социалистом… Или как это говорится? Не изменил бы себе.
— Я сделал карьеру благодаря самоотречению.
— Как это понимать?
— Я многим пожертвовал.
Пауза.
— Если бы ты взялся излагать историю нашей совместной жизни, смог бы ты написать, почему я такая, какая я есть?
— Я не намерен описывать историю нашей совместной жизни.
— А то, что ты наговорил на магнитофонную ленту?
— Это репортаж. Я не писатель, а журналист. Когда я хочу поважничать, я называю себя публицистом.
— Ты злишься на автора того романа за то, что он не дает тебе ответа на вопрос, почему его героиня не осознает своих поступков?
— О’кей. Будь ты на месте этой женщины… Ты оставляешь своего преуспевающего супруга… Почему? Вот ты без конца повторяешь: я не могу с тобой тягаться. Значит, ты хотела бы со мной потягаться. Хотела бы уйти от меня со щитом. Но ты не можешь одержать надо мной верх. Тогда тебе остается одно: уничтожить меня. Первая попытка: ты утверждаешь, что я тебя не устраиваю как мужчина. Рассчитываешь, что, смертельно обидевшись, я немедленно тебя брошу. Но я тебя не бросаю. Вторая попытка: ты уходишь от меня к другому. Но я не умираю. Я жду твоего возвращения. Третья попытка: ты уходишь от меня и не возвращаешься…
— Почему тебе кажется, что я стремлюсь одержать над тобой верх?
— Потому что ты убеждена: человек лишь тогда человек, когда он способен победить других. Победитель выше всех. Тебе вбили в голову, что ты должна стать выше других. Мало того, что ты существуешь. Бегун, который бежит только потому, что ему нравиться бегать, — идиот. Бегать имеет смысл лишь для того, чтобы победить на олимпийских играх. Я знал одну пловчиху — получив золотую медаль, она тут же бросила плавание. Зачем теперь плавать, сказала она, это уже не имеет никакого смысла.
— Другими словами, зачем мне теперь с тобой спать, ведь это уже не имеет никакого смысла?..
— Другими словами: такого торжества над собой я ему не доставлю — давать мне удовлетворение еще и в постели… — закончил Эпштейн.
— Ты бы дал такое объяснение?
— Да.
— Почему ты мне не сказал этого раньше?
— Я уже много лет говорю. Но ты не слушаешь меня. Ты затыкаешь уши. Ты не хочешь ничего воспринять от меня. По-твоему, это означало бы мое торжество, мою победу. Сильвия! Мне эта победа не нужна!
— Ты уже одержал победу. В деловой жизни. Ты стал главным редактором.
— Без тебя…
— Говори же.
— Нет.
— Я не уничтожу тебя, если уйду?
— Ты не можешь ни победить меня, ни уничтожить.
— Значит, тебя не огорчит, если я уйду?
— Наоборот, меня это очень огорчит.
— Что я могу поделать?
— Меня…
— Говори, говори.
— Нет, довольно…
— Прошу тебя!
— Вероятно… — сказал Эпштейн. — Вероятно, дело обстоит так: кто не стремится победить другого, не может быть побежден… Спокойной ночи, Сильвия!
— До чего же ты гадок! — сказала Сильвия.
26 августа, 9 часов 10 минут.
КАБИНЕТ ПРОКУРОРА ПО ДЕЛАМ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ДОКТОРА ЛУТЦА
— Первым делом я хотел бы услышать от тебя вот что, — начал Лутц. — Как это у вас бывает с девушками?
— С какими девушками? — спросил Оливер.
— Я хочу сказать, как все происходит — между тобой и девушкой.
— Вполне нормально.
— Так. Вполне нормально. Значит, по-твоему, это вполне нормально, когда шестнадцатилетний мальчишка вступает в интимные отношения с девушками?
— Да. Я начал в четырнадцать лет.
— Повтори еще раз.
— Я начал в четырнадцать лет.
— Расскажи-ка мне, как это было.
— Я пошел с ней в кино.
— Вечером?
— Да.
— Родители без всяких позволили тебе пойти в кино?
— Не помню. Может, я сказал маме, что иду к товарищу делать уроки.
— В какое время года это было?
— Кажется, осенью.
— Значит, ты пригласил девушку в кино? Твою соученицу?
— Нет, я пошел в четвертый округ.
— Зачем?
— Фабричные девчонки лучше.
— Ну, скажешь тоже.
— И потом, кинотеатры на Лонгстрит мне больше нравятся.
— Лонгстрит — это, по-видимому, Лангштрассе?
— Да.
— Где ты познакомился с той девушкой?
— А я с ней не знакомился. Ведь всем известно, где они стоят — на каком углу, у какого кино — это проще простого.
— Значит, ты пошел туда и прямо заговорил с незнакомой девушкой?
— Сначала я к ним присмотрелся, а потом пригласил ту, которая мне больше всех понравилась.
— И эти девушки легко соглашаются?
— Так они ж не дуры!..
— И они знают наперед, чем дело кончится?
— Вот тут нужен наметанный глаз. Бывают и такие, что ломаются.
— А у тебя, значит, наметан глаз на тех, которые не ломаются?
— Случалось и мне промахнуться.
— Итак, ты пригласил девушку в кино, ну, а потом — что ты делал после кино?
— Проводил ее домой.
