Утро, полдень и вечер - [71]

— Лус! — тихо позвала она. — Это я, Дженни Лусеро. Молчание. Наконец послышался голос:

— Quien esta contigo?[78]

Дженни замялась, не решаясь произнести вслух имя Хэма. Нет, лучше сказать — друг.

— Un amigo, no mas[79].

Все в порядке. Ключ в замке повернулся.

3. Старики у себя дома

Когда Лус Лара открыла им дверь, лицо ее было мертвенно-бледным. И не мудрено: отец ранен в позвоночник, муж исчез, а дочь, которой не исполнилось и пятнадцати, арестована по обвинению в убийстве. Но очень скоро Хэм почувствовал, что, несмотря на все это, в доме царит приподнятое настроение. В чем же причина радости, черт побери?

Единственная комната хибары освещалась лишь узкими красными полосками, проникавшими сквозь трещины в старой плите. Но Хэм все же заметил, что в комнате собралось пять или шесть человек. Когда они с Дженни вошли, послышался шепот: «Это Хамон», «Хамонсито вернулся». Люди подходили к Хэму и поздравляли его со счастливым возвращением. Они превратили его имя в прозвище. Английское слово «хэм» значит «ветчина», по-испански — «хамон», а если к этому слову прибавить уменьшительный суффикс, получится «хамонсито», то есть «ветчинка».

— Que tai, Jamoncito?[80]

У Хэма отлегло от сердца. Это были пожилые, малограмотные люди, в большинстве своем верующие. С партией они были связаны лишь через сыновей, дочерей и внуков.

Их дружелюбие к Хэму объяснялось надеждой, что теперь, когда он вернулся, все пойдет на лад и террор прекратится.

Полагая, что он только что с поезда, они принялись торопливо, перебивая друг друга, рассказывать о том, как oficiales, отказав Рамону в праве на справедливый суд, тайком вывели его через заднюю дверь в безлюдный переулок и начали избивать и душить. И они убили бы его, если бы не руководители, которые предупредили народ. Поэтому все побежали в переулок и увидели позорную расправу. Они потребовали, чтобы oficiales прекратили бить Рамона. Тогда oficiales, испугавшись народного гнева, бросили в толпу бомбы со слезоточивым газом, но тут на помощь народу пришел сам господь бог.

Поистине, de veras, это было чудо, во всяком случае, нечто похожее на чудо, или… одним словом, произошло что-то таинственное. В тот самый момент, когда oficiales швырнули бомбы, с юго-запада подул сильный ветер, хотя всем известно, что в это время дня он всегда дует с севера. А сегодня, в момент взрыва, ветер изменил направление и подул с запада, ’где стоял народ, на восток, где находились oficiales. И у них полились слезы; и хотя они целились в Рамона и в народ, но, ослепленные, попадали друг в друга, и тогда бог освободил Рамона, и он вырвался на волю. Так будет всякий раз, когда правители задумают причинить народу зло. Бог любит народ, поэтому он послал на землю своего сына, чтобы спасти народ от его врагов.

Однако никто из рассказчиков не коснулся главного: было у Кресенсио Армихо и Сирило Сандобала оружие или не было? И Хэм не стал допытываться, тем более что здесь присутствовала Лус, дочь Сирило.

Интересовало Хэма и другое: например, действительно ли кто-то из руководителей призвал толпу пойти в переулок и помешать полиции избивать арестованного? Ответ на этот вопрос определил бы юридическое основание, на которое могла бы опираться защита.

К сожалению, старики эти не были в переулке. Лишь одна пожилая женщина была на площади, у входа в здание суда, и Хэм спросил ее, слышала ли она, чтобы кто-нибудь из руководителей призывал народ спасать Рамона.

— Si, si, сото по. Да, да, конечно, — энергично закивала головой старуха, склеивая самокрутку. — Я слышала, как кто-то крикнул: «Они хотят убить его в переулке!» И народ побежал.

Хэм дал женщине прикурить. Поднося к ее лицу спичку, он увидел, что это Марта, самая старшая из Виджилов.

— А давал ли кто-нибудь распоряжение бежать в переулок?

— Я же сказала, что слышала крик: «Они собираются убить его в переулке».

— И больше ничего?

— Нет, только это.

— Значит, вы не слышали, чтобы кто-нибудь призывал отнять Рамона у полиции?

— Нет, не слышала.

— Значит, не слышали, — повторил Хэм.

Старуха пожала плечами.

— Люди узнали, что Рамонсито бьют, и побежали. Им не надо было приказывать.

Хэм с облегчением вздохнул.

— Вы видели человека, который крикнул?

Старая Марта покосилась в сторону Лус, сверкнув белками глаз в темноте.

— Не видела, — ответила она, помедлив, но в тоне ее уже слышалось раздражение.

— А может, узнали его по голосу?

— Нет.

— Это был мужчина или женщина?

— Pues… era una muchacha. Qien sabe[81].

Девушка! Так вот почему Марта покосилась на Лус: значит, это была Нативидад, дочь Лус.

Она руководила людьми! Хорошо. Очень хорошо.

Насчет ветра Хэму тоже хотелось бы услышать более вразумительный рассказ.

Однако Марта отрицала, что была в переулке; на площади была, но на ветер не обратила внимания.

Хэм решил прекратить свои вопросы, почувствовав, что они надоели собравшимся.

Впервые за сегодняшний день Хэм встретился с таким количеством людей и подумал: не слишком ли он преувеличивал панику, охватившую народ? А может быть, сыграла роль его собственная растерянность?

Таких неудачных дней, как сегодняшний, у него еще не было. Чем он занимался с тех пор, как сошел с поезда? Ведь он возвращался с пленума, полный новостей и различных планов относительно перестройки организации и изменения тактики. А что делал? Валялся под кроватью. Сочинял текст брошюры, которую, как оказалось, нельзя было размножить на мимеографе и которая предназначалась для митинга. Но и митинг нельзя было провести, разве что в тюрьме.