Утро, полдень и вечер - [72]

Рискуя жизнью, разыскивал руководящих товарищей, а они, как выяснилось, уже были арестованы.

Собирал информацию о событиях дня для сообщения в Дэнвер (многое так и осталось невыясненным) и для редакции «Нью-уорлд», но телеграммы до сих пор не отправил.

Придумывал текст телеграммы Лео Сивиренсу, хозяину юридической конторы.

На память Хэму пришел один случай из его детства, когда он жил на ферме. Однажды он забыл запереть дверь свинарника, и свиньи выбежали в огород, который мать с таким старанием обрабатывала, поливая вручную. Очень скоро повсюду зияли черные ямы, валялись вырытые из земли капуста, свекла и турнепс, раздавленные стебли кукурузы, салат… А свиньи продолжали бродить по огороду, бессмысленно уничтожая все, что попадалось

* Кажется, девушка. Трудно сказать (исп.). йм под йоги. Хэм долго стоял йе двигаясь и плакал. Ему хотелось умереть или убежать куда-нибудь и никогда не возвращаться. Потом он схватил палку, но это только ухудшило дело. Вместо того чтобы загнать свиней на место, он, ослепленный злобой, начал колотить их по толстым спинам. Животные разбежались по огороду и уничтожили то, что оставалось.

Но нет, нельзя брать на себя вину за все, что происходит в Реате. На этот раз не он ведь выпустил свиней в огород. Может быть, он не так расторопен, как некоторые руководители, ибо не нашел еще того, что искал; но он ищет, и цель его верна. Весь день он нащупывает пути и средства сплочения людей, чтобы не допустить их окончательной деморализации. Но что можно сделать с такими отсталыми людьми, как эти? Арестован костяк организации. Придется все начинать на пустом месте, продумывать формы работы, как в первые дни его пребывания в Реате, когда горстка отчаянных смельчаков боролась и училась борьбе.

Эти немногие оказались замечательным человеческим материалом. А с кем столкнулся он сейчас? Если эти примитивные люди и рискнут предпринять что-нибудь, их действия будут неумелыми и робкими, подчиненными внутреннему импульсу… и, может быть, даже религии, для которой характерна скорее мирская скорбь, чем воинственность.

Именно такое чувство могут пробудить в них похороны Кресенсио. Даже самые пассивные американцы питают ненависть к полиции, поэтому они явятся на похороны, чтобы отдать последний долг жертве полицейского террора.

Однако похороны Кресенсио состоятся, очевидно, не раньше понедельника. А к этому времени массы могут совсем утратить боевой дух. Надо немедленно что-то придумать. Люди ждут от него того, что всегда давала им партия, — твердой линии, определенного плана, лозунга. Они уже спрашивают, что делать.

— Об этом-то я и хотел поговорить с вами, товарищи. Он назвал их так, зная, что обращение это приятно для большинства собравшихся.

— Как вы считаете, что мы должны предпринять?

— Pues, quien sabe? Кто знает? — ответили одни, беспомощно разведя руками.

— No hay nada quo hacer. Ничего не поделаешь, — смиренно откликнулись другие.

А один старик выдвинул совершенно невероятное предложение — выйти со знаменами на улицу и сломать двери тюрьмы.

Хэм старался не отвергать сразу ни одного из предложений, он взвешивал их с учетом реальной обстановки; заставляя думать других, он думал сам.

— Мы допустили сегодня большую ошибку, товарищи. У них было все наготове — и винтовки, и газы. Они спровоцировали нас, а мы попались в ловушку: нас заманили в переулок и там с нами расправились. Да, они потеряли шерифа, ну и что? Мы-то потеряли гораздо больше! Мы потеряли всех руководителей наших организаций. Они сидят в тюрьме. Но можно ли говорить, что ничего не поделаешь, только потому, что мы допустили ошибку? Нет, товарищи. Из тюрьмы ведь можно выйти. Но мы никогда не освободим их, если опять полезем под бомбы и пули.

Люди ловили каждое слово Хэма. Слушали терпеливо, уверенные, что у него готово решение, которое он сейчас объявит. Хэм помолчал, пока Дженни шепотом переводила его речь сидевшей рядом пожилой чете. Когда она кончила, старуха пробормотала:

— Значит, мы уже не сможем ходить в церковь?

Эта реплика навела Хэма на мысль.

— Товарищи, — заговорил он снова, — многие из ваших родственников в тюрьме, не так ли? Или ранены и лежат в больнице, verdad?

— Верно.

— Значит, вполне естественно, если многие из вас пойдут помолиться за своих родственников, чтобы они поправились или были освобождены из заключения. Правильно?

Мнения по этому вопросу разделились. Лус неожиданно заявила:

— Я не хожу в церковь. Я молюсь здесь.

Она указала на полутемный угол, где висели закопченные изображения святых.

— Знаю, — ответил Хэм. — Ну, а если ты все же пойдешь в церковь? И многие другие пойдут помолиться за своих близких? Там соберется целая толпа — скажем, человек двести.

— En la iglesia? Это в церкви-то?

— Конечно, в церкви. А потом, к примеру, на кого-нибудь из вас найдет озарение. Лучше, если это будет женщина. Допустим, она встанет и скажет, что слышала голос всевышнего и что люди должны все вместе пойти к священнику и попросить его…

— К священнику?! — послышался в темноте чей-то изумленный возглас.

— Совершенно верно. Вы расскажете ему, как страдаете: семьи разлучены, дети голодают и так далее. Уговорите его, например, повести вас к мэру и попросите того прекратить террор.