— Говори, говори, — с восторгом думал Звягин, чувствуя близко любимое и невидимое лицо. Не было у него другого желания, кроме того, чтобы выполнить неожиданное поручение и оправдать дорогое доверие.
В лаву он влез молчаливый и напряженный. Так, бывало, подходил к берлоге с медведем. Предстоял отчаянный бой со слепой стихией, бой за маринкину радость, за собственное счастье.
Но как всегда в таких случаях он перестал замечать окружающих, совершенно забыл про себя, а вся его воля и мысли устремились в одно:
— Сделать, сделать! Ценою какого угодно перенапряжения, высшим подъемом всех своих сил.
Звягин приступил к осмотру. Он исследовал уголь, постигая его с совершенно необычных сторон. Кливаж и излом порождали идеи особенной какой-то проходки. Он отбрасывал неудачный вариант, методично брался за другую деталь и заглядывал в ее сущность — не поможет ли она ускорить работу? Он работал серьезный, побледневший от внутреннего напряжения.
Остановился перед сеточкой трещин в угле и замер от яркой догадки. Нетто подобное было в северной практике! Он протянул назад руку и отрывисто приказал:
— Компас!
Марина послушно вложила в его пальцы инструмент и, боясь дышать, стояла за спиной. Звягин записал направление трещин и взглянул наверх.
— Кто проводит меня туда... в верхний горизонт?
Голос его изменился и звучал, как чужой.
— Я! Провожу! — отозвался Роговицкий. Он уж давно пришел в лаву и внимательно наблюдал за действиями инженера. Тревога ожидания передалась и ему и сделалась еще острей, когда он почуял намек на какой-то выход.
Наверх лезли все четверо долго и молча. Временами крошка угля отрывалась из-под ног Роговицкого и звонко щелкала Звягину по шлему, но и это не нарушало заворожившую его мысль. Он нес ее бережно и страстно, туда, где скрывалась разгадка.
Роговицкий вел к тому месту, где обрушенная печь выходила на горизонт. Как и внизу, здесь были такие же путаные ходы. Но они был брошены, крепи не подновлялись и галлерею давила гора.
На-двое перебитые балки висели сверху. Шедшие нагибались под острыми щепами переломленного бревна, видели стойки, раздувшиеся под тяжким нажимом, горбом изогнутые потолочные доски и кривые столбы, едва подпиравшие прогибы. Звягин шагал, привычно покидывая лампой сверху в бока.
Все гуще сплеталась ломь крепей, мокрым пухом грибков куталось обветшавшее дерево, тишина в этих штреках была глухая, а тьма казалась особенно плотной. Впереди был завал и Роговицкий остановился.
— Здесь!
У Марины упало сердце, а Звягин взглянул в свою записную книжку. В полном молчании отмерял шаги.
— Ну-ка, товарищи, эту обшивку!
С треском сорвали со стенки гнилые доски. Лампами и лицами припали к смоляно блестевшему углю.
— Есть! — воскликнула Марина и схватила за рукав Фролова.
Так же, как в лаве, и здесь на стенке угля отпечаталась паутина тончайших трещин.
Подавляя невольную дрожь, припав на колено, Звягин следил за компасом. Совпадает направление трещин или нет?
Магнитная стрелка качалась и устанавливалась ужасно медленно. А установившись указала твердо.
— Насквозь! — крикнул Звягин и выпрямился.
Десятника осенило. Он вдруг все понял, взглянул на Звягина почти испуганно и произнес:
— Да... С вами можно строить социализм!
Звягин вспыхнул. Но все еще находясь под гипнозом своей идеи, профессорски пояснил:
— Когда-то возникло давление в толще горы. Из охваченного им участка вырвался отпрыск дробящей силы, ударил как молния в пласт и затух, проделав в угле канал. Я вам скажу... я скажу, — озарился он, волнуясь и потирая лоб, — по этому направлению в девять часов будет пройдена печь!
— Молодец! — воскликнула Маринка, а Фролов порывисто обнял товарища.
Обычно в нарушенных зонах избегают работы. Она трудней и много опасней, чем в прочном массиве. В этом же случае нарушение было местное, небольшое и обещало прекрасно помочь проходке.
Фролов закричал, переходя на ты:
— Ты поймал природу за хвост! Она приготовила ход для нашей печи! Немедленно ставим рабочих... и гори наша звезда!
Он помчался вперед, увлекая Роговицкого.
— Маринка... Как хорошо! — повторял Звягин, держа ее теплую руку. — А когда мы поедем на север?
— Я не знаю, — растерянно улыбнулась Марина.
— И я не знаю! — воскликнул Звягин. Посмотрели друг на друга и расхохотались.
— Ах эти дни! — омрачаясь, вспоминала девушка. — Этот ужасный срок!
— Глупости, глупости, — оборвал ее Звягин. — Всегда надо жить, как сейчас. К чорту всякие опасения! Маринка, ты знаешь, эта штольня, ну, право, мне кажется неплохой!
В таких разговорах они дошли до квершлага. А там, подходя к освещенному месту, Звягин поцеловал Марину. И может быть не один раз. Потому что, когда девушка оттолкнула его, впереди метнулась чья-то наблюдавшая фигура и скрылась за поворотом.
* * *
Артемьев, кулак, осужденный за покушение на селькора, стоял в кабинете Кунцова и просил не снимать его с бригадирства на гезенке.
Он моргал слезливыми глазками, божился и крупная бородавка шевелилась над его бровью.
— Кажется, так стараюсь, гражданин начальник, из кожи лезу, но другие подводят!
Кунцов был мрачен, сопел и перебирал на столе бумаги.
— Явите милость...
