Утро большого дня - [8]

— Нужна мне ваша бригада! — сгорбившись, начал отчитывать его Кунцов, — для вас и в лагере работа найдется! Зачем вас пустили в шахту? Чтобы лодырничать? Нам такие работники не нужны! Сами же напросились...

— Позвольте работу! — передразнил Кунцов, — будем стараться! Хотим участвовать в стройке! Болтовня это все! за длинными рублями пожаловали! Сегодня же позвоню, забирайте эту шпану обратно!

Артемьев развел руками.

— Верьте слову, отвлекся на минутку! Другие-то хуже простаивают...

Кунцов молчал, перестал сопеть и успокаивался. Ободренный этим, Артемьев шагнул поближе, вытянул шею и сообщил по секрету:

— Вот новенький инженер. Начальство, а на работе, простите, целуется!

Кунцов выкатил сразу повеселевшие глаза.

— Что за вздор ты несешь?

— Истинно говорю, целовался с Замятиной!

— Звягин?!

— Он-с!

— Вон! — загремел на весь кабинет Кунцов и густо побагровел.

Перепуганный бригадир вылетел за дверь.

С минуту перед глазами Кунцова словно вращались цветные круги, потом он пнул подвернувшийся табурет и дико осмотрелся. Из зеркала на него взглянуло распаренное, как из бани, лицо.

— А-а-а, — застонал он, кусая себе руку... — Вот оно что!

Пробежался по комнате от стены до стены и тупо встал посередине, бормоча:

— Вот оно что!

Все понял сразу. И ночной разговор у крыльца, и то, что обидчик работал в Октябрьской шахте, и упорное нежелание Марины встречаться. Понял и сразу же принял мстительное решение.

Выхватил из блок-нота листок, присел к столу и, яростно нажимая пером, вывел: «Молния. Ответ оплачен» и адрес Октябрьского рудника.

Злясь сочинял запрос. Но все-таки аккуратно пересчитал слова, снял копию с телеграммы и спрятал ее в карман.

— Некогда мне! — грубо отмахнулся он от Фролова, вбежавшего в кабинет. Но того удержать было невозможно. Он перепрыгнул через лежащий табурет, не заметил настроения Кунцова и кричал так, что было слышно в коридоре.

— Михаил Михалыч, вашу руку! Какой молодчинища этот Звягин! Давайте рабочих, сейчас пробиваем печь.

Посторонние люди определили поведение Кунцова. У дверей стоял улыбавшийся Роговицкий. Из-за плеч его выглядывал кто-то еще.

Кусая губы, Кунцов принужден был выслушать сообщение.

— Штольню хотите сгубить! — едва не крикнул он Фролову, но вспомнил свои технические расчеты и вдруг согласился: — Можете!

— Пусть это будет уроком тебе, зазнавшемуся мальчишке, — подумал он и добавил:

— Людей даю из бригады Арефьева!

Лицо у Фролова вытянулось и он взмолился:

— На что они мне? Они же не знают проходки?

— На неверное дело других не даю!

Фролов беспомощно оглянулся. Роговицкий, спрятавшийся возле шкафа, делал ему предупредительные знаки, дескать, брось ты, брось! И манил к себе пальцем.

— Да, и вот что! — вспомнил Кунцов, — положительное заключение о четвертой лаве изложите в акте. Пусть потрудится подписать Замятина, вы и десятник. Я — против!

— С ума он сошел? — раздумывал Роговицкий, выходя в коридор, — иной бы зубами держался за этакий выход!

Но Кунцов рассчитал. Цифры шепнули ему, что в темпах обычной работы и четвертая лава не спасет от прорыва. Проект проходки печи в девять часов, вместо тридцати, вызывал улыбку. Но здесь вмешался Звягин и хотелось не смеяться, а беситься!

Роговицкий прошел в раскомандировку.

Там у окошка кассы толпились шахтеры, дожидаясь получки. Роговицкий поискал глазами и, поднявшись на носках, через головы поманил рукой:

— На полслова, Макар Иваныч!

— Можно и на два! — подошел небольшой человек в растегнутой шахтерке.

— Сажаете завтра?

— Как будто нет! — отозвался другой, огромного роста, с выпуклой, словно щит, могучей грудью. Сказал и подошел к первому.

Этой парой гордился рудник. Оба сажали лавы, то-есть обрушивали выработанные и ненужные пространства, и славились как искуснейшие забойщики и лучшие ударники. Ходили рассказы об их удальстве и чудачествах. Они удивляли других. Всегда веселые, в своем производстве они изобретали мудреные новшества, зарабатывали уйму денег, а тратили их, по мнению большинства, на пустяки. И однажды доставили удовольствие всему руднику, повалив у себя на дворе какой-то сарай, ради опытных целей.

— Пожертвуйте ночкой, ребята, — сказал Роговицкий, — на общее дело! — и стал объяснять вполголоса.

Сдвинув картуз набекрень, подбоченившись, слушал его Макар Кукушкин. А второй, громадный Кудреватых, посапывал и глядел на них детскими глазами.

У Кукушкина было беззаботное удалое лицо, озаренное вечной улыбкой.

— Мала беда, не поспать! — ответил он своей поговоркой и толкнул товарища. Кудреватых моргнул и согласился мрачным басом:

— Ладно!

— Только сейчас, ребята?

— Ну, и что же! — засмеялся Кукушкин, — пропадай моя ночь, но с женой тебе объясняться!

* * *

Инстинкт самосохранения есть у каждого. Чем рискованней делалось положение Звягина, тем сильней обострялся этот инстинкт. Над дальнейшим повисло условие, о котором на руднике знала одна Марина. Было не нужно рассказывать это другим, не нужно и даже опасно. Условие делало Звягина особенно уязвимым.

Через несколько дней оно теряло силу и, конечно, был смысл на это время поостеречься и поберечь себя. Инстинкт убеждал, что лучше всего сделаться незаметным, избегать обостренных положений и конфликтов.