Утро большого дня - [9]

В самом деле, даже при полном сочувствии окружающих Звягин все время был под ударом. На Октябрьской шахте он провел в таком состоянии почти полгода. Здесь же, на последних днях, в незнакомом месте, среди чужих людей, тем более не стоило рисковать. А риск был серьезный не только своей судьбой, но и судьбой Марины.

Так он думал об этом в своей одинокой комнате, собираясь итти на штольню. Под конец закурил папиросу и качнул головой.

— Я — странный субъект! Не нужно конфликтов, пожалуйста, я обидел Кунцова! Попробовал сделаться скромным и вот разрешаю задачу с программой. Кстати сказать, не мою задачу! Хотел уклониться от риска и связался с проходкой печи.

— Чорт побери, — крикнул он, вскакивая и отшвыривая папиросу. — Ведь в этом и жизнь! Пусть я дурак! А все-таки славный дурак и за это любит меня Марина. Разве плох Роговицкий, Фролов или Кукушкин? Ведь это свои ребята, и как среди них я буду чужим? Безнадежный субъект! — упрекнул он себя, улыбнувшись, и надел фуражку.

Звягин приехал сюда с готовым планом. Сговориться с Мариной и уехать из Кузбасса. Уехать хотел он на север.

Отец его был капитаном енисейского парохода. Звягин мальчиком много плавал с отцом. Но однажды попал коллектором в геологическую партию, работавшую на севере. С тех пор и пошел по горной линии.

Так вот, за полярным кругом, в обстановке очаровавшей его когда-то природы, они станут так же бороться за уголь для северных морских путей!

Там особенный мир, там широчайшие возможности и полная перемена недобро сложившихся здесь для него обстоятельств. Он только что побывал в Москве, куда командировал его рудник Октябрьской шахты. Он восстановил свои старые северные связи, ему предложили интересное место, как раз по вкусу, за тридевять земель в непочатом еще краю. Впечатление от Москвы еще более обострили его тягу к отъезду.

Конечно, многого было жаль.

Особенно той серьезной работы, которую он начал еще на Октябрьской шахте. Его захватила грандиозная идея использовать тяжесть горных пород.

— Она ломает крепи, обрушивает потолки, — проповедывал Звягин, — угрожает несчастьем и мешает. Вот бы взнуздать эту слепую и колоссальную силищу! И заставить ее выполнять полезное дело!

Он начал собирать материал, сам наблюдал и расспрашивал других, любил бывать при посадках лав и часами беседовал с посадчиками. Делал выводы, стараясь свести наблюдения в стройную систему, и мечтал о собственных пробных испытаниях.

* * *

В этот вечер Центральная штольня была похожа на позицию перед началом сражения и одновременно на огромнейший дом, в котором готовятся к празднику.

Люди были встревожены и торжественно озабочены. Бригадиры и звеньевые в десятый раз перечитывали свои памятки. С чего начинать, списки людей и наличие инструментов. Они бегали, проверяли и с волнением думали о завтрашнем дне.

Парторганизация провела летучие митинги, укрепляя в людях железную решимость победить препятствия. Рудоуправление прислало последние диспозиции и рабочие чертежи отдельных участков переустройства.

Распределили роли. Начальником работ в квершлаге был утвержден Роговицкий, хоть и десятник, но опытнейший горняк, превосходно знавший своих людей. Техническим руководителем при нем назначили Звягина.

На Фролове лежала добыча, а значит судьба горделивой звезды, сверкавшей над штольней. Кунцов был обязан всем помогать и за всем смотреть.

С каждым часом росло напряженное ожидание, возвышаясь до бурного оживления. Наступал долгожданный момент. Озабоченность последними приготовлениями от этого переходила в торжественный подъем и в Центральной штольне словно готовились к празднику.

После полудня начали пробивать печь в четвертой лаве. Звягин метнулся туда, указал направление, ушел и сразу его захлестнула волна собственных дел.

Домой он решил не ходить — некогда. В столовую тоже — шахтный буфет под рукой. Даже о Марине думал туманно, словно издали. Было решительно некогда!

Сейчас Роговицкий шагал впереди, а Звягин за ним с записной книжкой. Тянулся длиннейший квершлаг и надо было запомнить метры путей, чтобы знать, какие участки серьезней, а какие проще.

Роговицкий осматривал все. По дороге встретилась дверка, обязательно нужно было в нее заглянуть! В маленькой кладовушке, выбитой в стенке, лежал наготове инструмент. Заправленный, подновленный и не так, в обезличку, а каждая штука с дощечкой — хозяин указан.

Роговицкий одобрительно крякнул. Превратился в начальника, а остался таким же — простым, немного ворчливым и добродушным. Но решения принимал смелые. Подошли к гезенку.

— Где Хвощ?

Выступил заключенный, который вчера отказался работать.

Презрительно покосился и стал, заложив руки в карманы.

— Напиши ему, Лаврентьич, записку на заработанные ботинки!

Хвощ отступил, вынул руки и даже пожал плечом. Этого не ожидал!

— После смены, сынок, загляни в контору.

Отойдя от гезенка, Роговицкий сказал:

— Блатная душа, а работник хороший! Только надо увлечь. Я с Кунцовым повздорил, но партком меня поддержал. Оставляю бригаду в штольне! На свою ответственность оставляю. Отмахнуться от человека легко — катись, мол, колбаской! А ты его приручи, сделай своим! Смотри за ним в оба, а сам приручай! Как, Лаврентьич, надо увлечь?