Утро большого дня - [5]

Кунцов был уверен, что поступает правильно. Такова уж была мораль, которую он принес из прошлого.

В деле будь честен, — поучала она, — не обманывай, не воруй, но и себя не забывай! Кто смел, тот и съел, не зевай!

Так он и поступил.

Все существенное, бывшее в плане, он пожертвовал штольне. А себе уделил лишь маленькую частицу — славу! Ценности материальной в ней не было, но она укрепляла его престиж и немножечко раздувала его действительную опытность.

В конце же концов, это был приз за удачу и сообразительность!

Другие поступали хуже, вспоминал Кунцов. Выдвигались, угождая начальству, или лукаво приспособлялись к политическим ситуациям. А он просто воспользовался фартом!

Но сегодня от предложения Фролова открыть четвертую лаву Кунцов пришел в ужас. Фарт завлек его в западню! Теперь оставалось одно: или карты на стол с этим проклятым планом, или катастрофа... Вот чем грозила ему реконструкция!

Сейчас Кунцов бросился в штольню, чтобы наедине придумать какой-нибудь выход и предотвратить беду.

В галлерею квершлага вступал боковой коридор, пробитый в угле. Это и был первый штрек.

При устье его, в нише стены, работали. Пробивали гезенк, вертикальное углубление на нижний разведочный горизонт.

Штрек отличался мокротой. Вода не успевала стекать по обветшавшим канавкам, мешалась с пылью и здесь всегда стояла густая грязь. По совету Вильсона, на время переустройства для стока воды пробивали гезенк. Работали заключенные.

— Хоть для вида что-нибудь ковыряй! — уговаривал бригадир с бородавкой над рыжей бровью. — Всю компанию подводишь!

— Гора! — повторил человек, лежавший у стенки на щебне, — ты меня не тронь, и я тебя не трону!

Лицо у него было дерзкое, бледное, а черные усики стрижены аккуратно.

Бригадир опасливо заглянул в темноту и плюнул.

— Это ты ковыряешь для вида! — продолжал поддразнивать Хвощ, — а мне это скучно. К чорту такую тоску! И тебя, и твою бригаду!

В юности Хвощ беспризорничал. Прошел все стадии воровского дела от мелкого карманника до бандита.

Человек с бородавкой захохотал, открывая гнилые зубы.

— И мне она не нужна, и штольня, и бригада!

— Тебе нужна твоя мельница. Успокойся, мельницу отняли. Хоть ты и кокнул какого-то чудака!

Лицо бригадира дернулось, одутловатые щеки затряслись, он длинно выругался.

— Завизжал? — сказал Хвощ и щипнул свой подбритый ус. — Я вот мельницы не имел, так по-моему штольня — неплохо! Без прокислых людей, конечно!

К ним подошел Кунцов. Бригадир моментально выпятил грудь и скинул шапку. Лицо его выразило почтительность. Кунцов хотел было рассердиться.

— Свинья какая! — подумал он. — Я поставил его бригадиром, а он...

Но тут заметил лежавшего Хвоща и поперхнулся. Хвощ поднялся не торопясь, шевельнул голым пальцем из протоптанною ботинка и сказал с усмешечкой:

— Лично изволили обещать за ударную работу. Работешка сделана, а ботиночек нет. Как бы ускорить?

И подмигнул! Кунцов вскипел. Он действительно обещал Хвощу новые обутки. И забыл. А тут, пожалуйста, напоминание, да в такой еще форме!

— Всех вас надо отсюда погнать!

— Дело хозяйское! — ответил Хвощ и, без стеснения, сел.

Кунцов сделал вид, что не слышал и прошел в штрек. Здесь его лампа осветила черную нору под потолком. Она была накрест забита досками и плесень успела окутать дерево. Кунцов позабыл заключенных и долго стоял перед этим входом в беду, как он искренно называл четвертую лаву.

* * *

У Марины были длинные и пушистые ресницы. Из-за сетки ресниц она умела шаловливо косить глазами. Хороша была и в тревоге, когда бледная напряженность чеканила ее лицо. А когда широко открывала глаза, то уж радовалась на весь мир — так мною в глазах было восторга и смеха.

И не мало ребят, засмотревшись на девушку, после грустили весенней и казалось бы беспричинной грустью.

— Здравствуй, комиссия! — наутро сказал Фролов, увидев геологичку, подходившую к лаве. Они состояли в одной комсомольской ячейке.

— Петя, я очень волнуюсь. Никто еще не собрался?

Вдали показались лампочки.

— Петечка, дорогой, не оставляй меня одну с Кунцовым.

— А ну его к бесу, — проворчал Фролов.

— Эх! — вырвалось у Кунцова, когда Роговицкий отбил закрывавшую печку доски. Вход в четвертую лаву открылся.

Кунцову было очень не по себе. И ему льстила репутация смелого человека! А сейчас, перед этой девушкой предстояло унизиться, сделаться трусом или же доказать недоказуемое! Потому что внешним осмотром немыслимо было раскрыть угрозу этого места.

Подземелье было темно и сыро. От лампы блестела кромка угля и тянулась вверх наклонной стенкой. Вместо другой стены был мрак. В нем мерещились переплеты крепей и нависший каменный потолок.

Кунцов попробовал сказать о своем чутье, но Фролов отвернулся.

Все четверо осмотрели кровлю и стены. Роговицкий стукал по углю, разглядывал крепь, по каким-то своим приметам определял устойчивость лавы. Марина компасом измеряла трещины, на которые ссылался Кунцов, он уже более не настаивал, молчал, но что-то приметил.

— Ну? — нетерпеливо вызвал Фролов.

— Мое предложение, — прохрипел Роговицкий, — посадить эту лаву да и за работу!

— Я не вижу опасности в трещинах, — согласилась Марина и виновато взглянула на Кунцова, на развенчанного своего героя.