Утро большого дня - [3]

Вошел Фролов, коренастый юноша с простодушными, но упрямыми глазами. Он ведал эксплоатацией, недавно окончил вуз и уже проявил себя обещающим инженером.

С мальчишеских лет за все брался горячо и упрямо доводил начатое до конца. Отец Фролова, монтер-электрик, хотел было приучить его к своему ремеслу. Но Фролов объявил:

— Сделаюсь горным инженером!

И сделался.

Собрался треугольник. Предшахткома сел у окна, а секретарь парткомитета, с татарским лицом и кофейного цвета живыми глазами, грелся у печки.

Вильсон поманил Фролова и подчеркнуто громко спросил:

— Если мы послезавтра начнем реконструкцию, что случится с вашей программой?

Все так и вздрогнули. Вопрос ударил в больное место.

У Фролова раздулись ноздри.

— Бели будем большевиками, — крикнул он, — то спасем программу! И, жестикулируя и повышая голос, стал пояснять свой расчет.

— Вот представьте, закрылась штольня. Пути сняты и добыча прервана. На четвертые сутки рельсы доходят до первого штрека. Мы опять оживаем и уголь идет на-гора. На шестые сутки вступают дальние штреки и штольня работает целиком!

— А программа? — вмешался Кунцов, — как покроется пятидневный простой?

— Первым штреком!

— За двое суток?

— Каждые двадцать четыре часа штрек должен выдать две с половиной суточных нормы всей штольни!

— Безумие! — не сдержался Кунцов.

Вильсон сейчас же спросил:

— А что для этого нужно?

— Механизацию. Увеличить количество динамита и дать электрическую сверловку. А самое главное — мы изменим систему работы. Вы не видели этой системы! — гневно топнул Фролов на ироническую усмешку Кунцова.

— А потом открыть закрещенную лаву!

— Ого! — даже привскочил Кунцов.

— Четвертую лаву! — повторило собрание и все переглянулись.

Фролов стоял в середине, сверкал глазами и мятая фуражка его съехала на затылок.

Если в шахте какой-нибудь вход накрест забит досками, это означает опасность. Никто не должен туда итти — это первое правило в шахтах.

Настроение создалось напряженное. Звягин сидел, сжимая ручку кресла. Вильсон взглянул на всех и резко сказал:

— Реконструкция решена! Уже послана телеграмма тресту!

— И отлично! — крикнул секретарь парткома Шафтудинов.

Настроение разрядилось сразу. Мелькнули улыбки, а Кунцов мешковато обвис за своим столом.

Голос Вильсона сделался ласковым, он смотрел на каждого веселыми глазами и говорил:

— Понимаю, что может сорваться программа. Но, товарищи, это дело ваших людей, вашей чести, вашей звезды, наконец! Переустройство главнее — его требует завод!

— Четвертая лава! — выскочил Фролов. — Вот непременное условие!

Кунцов поднялся. Щеки его тряслись, по лицу проступили пятна.

— Я закрыл четвертую лаву, — глухо заговорил он, — я хочу удержать от беды и протестую против предложения Фролова!

В глазах его показалась и ненависть, и мольба.

— Михал Михалыч, — попробовал помирить их Вильсон, — мы ценим ваши советы. Но давайте проверим! Единственный выход в четвертой лаве. Создадимте комиссию из вас, из Фролова и шахтного геолога. Пусть примет участие Роговицкий, старый горняк. Все осмотрите и завтра скажите последнее слово!

— Геолога! — вспыхнул Звягин. — Я увижу Марину!

Разведка, где работали геологи, находилась вне шахт и высылала своих консультантов по надобности.

Звягин опять позабыл об угрозе последних дней и пожалел, что не входит в комиссию.

Совещание кончилось.

— В добрый час! — сказал Вильсон, вставая, — послезавтра начнем! — и ободрил омрачившегося Кунцова. — Вам нехватало проходчика, инженера — вот он, — и указал на Звягина.

Звягин почесал затылок и подумал, что совершенно не выдержал своей роли.

* * *

Удрученный и сгорбленный, вошел Кунцов в квершлаг.

Это была подземная галлерея, более километра длиной. Она начиналась от устья штольни и внедрилась в гору, поперек просекая угольные пласты. Редкие желтые лампочки уходили в черную даль, под ногами хлюпала лужа и тускло блестели рельсы откаточных путей.

Кунцов горбился, точно вся тяжесть прожитых сорока пяти лет нажала сейчас на его плечи.

— Реконструкция! — говорил он сквозь зубы и от этого слова делалось холодно. Вот уж полгода, как с разных сторон и на разные манеры звучало оно. Угрожало опасными осложнениями на его дороге.

Путь же Кунцова был прост — сделаться главным инженером Центральной штольни.

Этого он добивался упорно, не даром настойчивость унаследовал от отца — фартового приискателя. Горное дело и шахты с детства были знакомы Кунцову и он их любил. Но ревниво оценивая каждого человека, не метил ли тот на его облюбованное место, не замышлял ли стать поперек дороги. Поэтому с товарищами по работе он держался на расстоянии.

Инженерством своим Кунцов гордился. Оно целиком заполняло жизнь, а все, что лежало за рамками производства, было ему чужим и неинтересным.

Социализм ему представлялся туманно. Чем-то вроде звездного расстояния, исчисляемого световыми годами. Принимал его, как непостижимый факт. Но Кузбасс с новыми шахтами, грандиозным заводом и все более укреплявшейся, сложной и сытной жизнью ценил конкретно.

Но и тут лишь отдельные элементы строительства была ему доступны. Гигантский скип на шахте, даже блюминг завода — их он технически постигал. От каких же причин выросло целое на пустом, исторически не освоенном месте, этого не старался понять.