Уроки переносятся на завтра - [15]

Воссоединение со своими произошло на мосту. Первым приближающуюся ораву заметил Пельменыч, облегчённо вздохнув, потому что уже начал волноваться за их судьбу. Как оказалось, совершенно напрасно. Они не только отыскались сами, но и прихватили с собой десяток молоденьких, румяных от мороза девушек. Свежая струя крови с молоком придала студентам дополнительные силы, и они незаметно для себя преодолели последний, самый трудный участок перед финишной прямой.

С этой дистанции здание обкома партии, к которому направлялись колонны, отлично просматривалось даже невооружённым глазом. Ходили гадкие слухи, будто оно повёрнуто к городу не фасадом, а, как бы это помягче выразиться, тыльной его стороной. Якобы виноваты в том были неграмотные строители, читавшие проект вверх ногами. Фасад здания действительно выглядел значительно более блекло, чем задняя часть, украшенная воздушными колоннами и барельефами, но всё это вполне логично объяснялось и вкусовыми предпочтениями архитекторов.

У Сереги родилась своя теория по этому поводу. Он полагал, что никто и ни в чём не ошибся, просто после завершения строительства партийное руководство увидело, насколько мала оказалась площадь перед зданием. Для настоящего раздолья не хватало пары гектаров. И расширить её ну никак не представлялось возможным — площадь упиралась в реку. Поэтому и решили здание развернуть, а сзади соорудили вечный огонь и обелиск.

Как бы там ни было, по мере приближения к трибуне энтузиазм студентов возрастал, подогреваемый лозунгами и выпитым. Торжественный мужской голос, искажённый репродукторами и долгой дорогой по проводам, звал на новые подвиги и славословил всё, что попадалось ему на глаза.

— Да здравствует Коммунистическая Партия Советского Союза — руководящая и направляющая сила нашего общества! — неслось по воздуху.

— Ура! — дружно отвечали колонны.

— Да здравствует Советский народ — победитель мирового империализма!

— Ура!

— Да здравствует Центральный Комитет Коммунистической Партии — вдохновитель и организатор наших побед!

— Ура!

Людям в каракулевых папахах на трибуне приходилось хуже всех — ни в сортир отлучиться, ни выпить. Но они, невзирая на трудности, приветственно шевелили замёрзшими пальцами в перчатках и улыбались проплывающим мимо человеческим рекам.

Счастье от соприкосновения с властью оказалось полноценным, но скоротечным. Атилла только и успел, что разок тряхнуть в воздухе своим грозным снарядом, как они тут же выкатились за пределы площади и видимости телекамер. Официальная часть праздника завершилась — теперь народ отдавался на растерзание импровизации.

Общественный транспорт ещё не ходил, поэтому друзья решили наведаться на базар, чтобы обзавестись на вечер закуской. От пэтэушниц, несмотря на яростные протесты Толяна и девичьи слёзы, они отбились.

— Не созрели они ещё, — образумил его Шнырь.

Вообще-то, студенты не очень жаловали так называемый «колхозный рынок», где килограмм мяса стоил пять рублей вместо привычных девяноста копеек за «суповой набор»[7]. В лучшем случае они заходили туда, чтобы купить стакан кедровых орех или горячий беляш, но урки, которым деньги жгли карманы, настояли.

Опустошение колбасных рядов завершилось взятием фруктового лотка, где дотошный Шнырь содрал со дна весов магнит величиной с хороший кулак. Вернули его хозяину только после выкупа. Добро, что обошлось без кровопролития.

Глава 10. Швейцарский синдром

Бабаклава, сколько себя помнила, служила вахтершей. Поговаривали, будто она по молодости самого Сергея Мироновича Кирова «не пущала» в Смольный. Потом, правда, она состарилась, и её перевели на должность менее ответственную и престижную — в студенческое общежитие. Но она и здесь давать слабину не собиралась.

— Где твой пропуск? — говорила она обычно студенту, вознамерившемуся проскочить незамеченным.

— В комнате забыл, — пытался оправдываться тот. — Ведь вы же меня знаете. Я каждый день здесь хожу. Вот уже четыре года.

— Ну, мало ли, кто здесь ходит, — рассудительно отвечала Бабаклава. — Всех не упомнишь. Для энтих-вот целей пропуска умные люди и придумали.

— На занятия опоздаю, — ныл студент. — Мне только на пять минут, конспект взять.

— Знаем мы ваши коншпекты, — бросала она. — Тебе пять минут, а девка потом цельную жисть мучайся.

— Какая девка?

— А то я не знаю! Ишь, причиндалы отрастил! А пользоваться родители не научили!

На этом диалог заканчивался, и несчастный студент шёл искать альтернативные пути.

Если кто-то к кому-то жаловал в гости, она требовала паспорт и скрупулёзно заносила все данные в специальную тетрадку, пользуясь крупными печатными буквами. Часто в результате этого образовывалась очередь, но Бабаклаву она ни мало не смущала.

— Чего это у тебя на фотографии пятно? — допытывалась она.

— Рыбьим жиром случайно капнул.

— Поменять! — приказывала она и возвращала документ обратно.

— Обязательно, — обещал владелец испорченной ксивы. — А пройти-то можно?

— От чего же нельзя? Как управишься, так сразу и пройдёшь.

— Я что ли виноват? — возмущался от такой вопиющей несправедливости студент.

— Ну, ты ишо на меня скажи, что я виновата.