Уроки переносятся на завтра - [16]

У другого оказывался неразборчивый почерк в графе «прописка». У третьего — загнутый угол. У четвертого — слишком потёртая обложка.

С Бабаклавой не спорили. Быстрее было дождаться её смены, чем растопить неподкупное вахтёрское сердце. Отчаявшись, студенты лазили через окна, выламывали двери чёрного хода, использовали пожарную лестницу. Бывало, довёденная до крайности толпа брала форпост штурмом и разбегалась в разные стороны, ломая по ходу сложные непущательные механизмы.

Всеобщей гуманности ради, работала Бабаклава через три дня на четвёртый, давая возможность отличиться другим. Но сегодня, как назло, случился её день.

— Засада там, — предупредил нашу компанию, обременённую тяжёлыми сетками, вышедший из общаги невесёлый паренёк. — Лютует старая.

Местные сразу вникли, что он имел в виду, а гостям пришлось объяснять.

— Не может быть! — не поверил Атилла. — Чтобы мы, да не подобрали ключика к этому бесхозному ларцу. Тем более, женского пола. На-ка, подержи! — передал он свою ношу друзьям.

Он поплевал на руки и сделал характерное движение — так обычно приглаживают волосы. Видимо, забыл, что на голове его сидела шапка-ушанка. Затем смело шагнул внутрь, а компания прильнула к окну — понаблюдать за техникой охмурения вахтёрш.

Слов они, конечно, слышать не могли, но пантомима, развернувшаяся у них на глазах, получилась куда красноречивее. Атилла много и разнообразно двигался по сцене, жестикулировал, играл мимикой, тогда как Бабаклава не шевельнулась ни разу. Лишь только два бдительных зрачка следили за артистом, да нога ещё сильнее уперлась в педаль, блокирующую турникет.

В конце концов, Атилла скатился на театральные банальности и штампы: встал на колени и принялся бить челом землю.

— Да, — признался Шнырь. — Плохи наши дела. Интересно, догадается он снять портки и пройтись голым.

— Думаешь, это её впечатлит? — усомнился Серега.

— Это впечатлит кого угодно. Поверь.

— Да чего тут рассуждать? — вмешался Толян. — По голове ей чем-нибудь!

Десантник, притаившийся на дне стройбатовской души, глаголил истину. Скорее всего, они бы так и поступили, но тут Юля всех огорошила, предотвратив назревающую мокруху.

— А милицию она тоже не пустит?

— Мысль здравая, — одобрил Серега. — Мне только не понятно, где мы возьмём костюмы.

— Чо там? — раздалось сзади.

Они обернулись и увидели новую порцию студентов, вернувшихся с демонстрации — соседей из 228-ой в полном составе: Деда Магдея, ББМ и Железного, на плече которого лежал транспарант — красное полотно, намотанное на деревянные колышки.

— Вот оно! — сказал Шнырь. — Ну-ка, разверни.

Белой краской на алой материи было начертано: «Свобода! Равенство! Братство!» Не испрашивая разрешения, Шнырь надкусил зубами сукно и затем рванул его руками. Послышался звук треснувших от напряжения штанов.

— Ты чо делаешь? — запоздало возмутился Дед Магдей. — Нам его в деканат сдавать!

— Не пыли, — нисколько не смутился Шнырь. — Я ведь только братство забрал. Сдадите свободу и равенство. Мне бы лично так и первого хватило.

Далее он ловко порвал материю на полоски и соорудил из одной из них повязку себе на рукав.

— ДНД?[8] — догадался Лёха.

Шнырь кивнул и смело потянул на себя ручку двери.

— А мне? — спохватился Толян.

— А ты якобы с нами. Представитель дружественного милитаризма.

Расчёт оказался верным — при виде грозного отряда дружинников Атилла поднялся с колен, а у Бабаклавы вытянулось лицо.

— Показывайте, где тут у вас, — приказал Шнырь вахтёрше, не давая собрать в кучу мозги.

— Никого чужих нет, — доложила с готовностью она. — А что случилось?

— К нам поступил сигнал. В какую сторону 333-я? — назвал он наобум номер комнаты, которой, кстати, и в природе-то не существовало.

— Туда, — показала рукой Бабаклава.

— Ты! — Шнырь ткнул наглым пальцем в Атиллу. — Будешь понятым.

Они резво просочились через узкий проход и молчаливо устремились к лестнице, внутренне ликуя столь лёгкой победе, но Шнырь вдруг остановился на полушаге.

— Вы идите, — сказал он. — А я немного поболтаю с женщиной.

— Зачем? — изумился Толян.

— Закрепить успех. Не люблю половинчатых решений.

Атилла пожал плечами. Мол, каждый развлекается по-своему.

— Дело пустяковое, — пояснил Шнырь своё возвращение Бабаклаве, хотя она ни о чём и не спрашивала. — Без меня управятся. А вас, извиняюсь, мадам, как зовут?

— Клавдия Филипповна, — удивилась вахтерша.

— Очень приятно! Иван Спиридонович.

Он порывисто поцеловал ей руку и присел на краешек стола.

— Филиппом, стало быть, батюшку вашего звали?

— Ну да, — ещё пуще изумилась женщина.

— Эх, какое время было! Какие имена! Не то, что сейчас.

— Это вы верно подметили.

— Воевали? — деловито спросил Шнырь и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Воевали, воевали… От меня ничего не укроется. По выправке вижу. По глазам. — Он достал из кармана пачку «Беломорканала» и протянул её собеседнице. — Угощайтесь!

Они закурили, распространяя вокруг себя едкие облака дыма. Студенты, проходившие мимо, с опаской поглядывали на смирную почему-то Бабаклаву и спешили исчезнуть с глаз долой и от греха подальше. А Шнырь, не останавливаясь на достигнутом, склонился прямо к её лицу и строго спросил: