Уроки минувшего - [5]

А вот с учебой дела обстояли неважно. Я мог после объ­яснения учительницы бойко изложить и показать систему кровообращения человека или пол-урока рассказывать повесть Гайдара «Дальние страны», и класс слушал внимательно. Но вместе с тем я смутно разбирался в арифметике и правописа­нии, так как плохо видел то, что пишется на доске. С мла­денческого возраста мой правый глаз не видит ничего, а левый — тоже неполноценен. Но, кажется, до провала на ис­пытаниях в крыловской школе я не очень-то осознавал, что со мной происходит. Оценки были удовлетворительные, и это успокаивало. Не без страха я ожидал, как сложатся у меня дела на следующий год в новом третьем классе. Но тут у меня завелись друзья, с которыми мне предстояло учиться. Они убедили меня, что все будет хорошо. Учитель Андрей Ивано­вич — мировой парень, объясняет урок — заслушаешься, го­лоса не учеников никогда не поднимет, «неуда» зря не поста­вит. И действительно, когда начался учебный год, мы с Ар­сентием сели на первой парте у самой доски, мне было все видно, иногда подсказывал что-то Арсентий. И Андрей Ива­нович оказался именно таким, как его рисовали. А главное, он умел вовлекать весь класс в обсуждение того или иного урока. Учиться стало интересно. Незаметно для себя я стал одним из первых учеников класса, в том числе по арифметике и родному языку.

А между тем жизнь в деревне неизбежно лепила из меня крестьянского сына. Каждый день я чистил конюшню и ко­ровник, то же проделывал у коз и овец, поил лошадь и ко­рову из колодца или водил их на водопой к Салу. Летом по­могал на огороде и на плантации. Самое тяжелое и ответст­венное дело — молотьба. Отчим седлал кобылу, запрягал ее в постромки котка, я взбирался в седло и въезжал на ток, где была уже настлана или пшеница, или рожь, или просо. И на­чиналось монотонное кружение на небольшом пятачке. Отчим бдительно следит, чтобы коток не съезжал на сухую землю. Время от времени он кричит: по току, по току, добавляя иногда чего-нибудь покрепче. Через полтора года крестьян­ской жизни я не только мог ухаживать за скотиной, участво­вать в полевых работах, но мог и запрячь, и распрячь лошадь в телегу, да не только одну, но и пару, в седле держался как казак, что впоследствии мне очень пригодилось. Где-то в глу­бине души я стал смиряться с сельским своим бытием.

Наезжая в Антонов временами, я не мог уловить там политических противостояний среди казаков. В Крылове же я попал в самую гущу взаимной ненависти и вражды бывших участников гражданской войны. А крыловские казаки приня­ли активное участие в боях гражданской войны, как на сто­роне «красных», так и «белых». Отсюда вышел известный ка­валерийский командир в красных войсках, имя которого не раз отмечается в исторической литературе, — Фома Александ­рович Текучев. Родом из богатой казачьей семьи, он дослу­жился в царской армии до звания есаула, стал в гражданскую войну командиром Горской бригады, начальником дивизии во второй конной армии Миронова. И еще один крупный ко­мандир вышел из Крылова, это Иван Андреевич Колесников. В 1918 году он привел свой партизанский отряд в Котельни­ково. О нем можно прочитать в книге Исаака Бабеля «Кон­армия», где в рассказе «Комбриг два» живописуется велико­лепная атака конармейцев у Бродского шляха под руководст­вом только что назначенного командира бригады.

Да что говорить о дальних: семья отчима являла собой классический пример внутрисемейного политического раскола и противостояния. Старший брат отчима Михаил — есаул, служил у белых и эмигрировал в Болгарию. Другой брат — Григорий, коммунист с дореволюционным стажем, комиссар-чекист, был зарублен восставшими казаками, его могила под красной звездой в церковной ограде. Отчим чтил память брата-комиссара, прекратил переписку с братом-эмигрантом, но вместе с тем отказался вступить в колхоз, уклонялся от какой бы то ни было советской работы, и от него отступи­лись, может быть, из уважения к брату. Разговоры о возвра­щении в Котельниково в семье не утихали.

Однажды весной 34 года я обывательской подводой возил в колхозную бригаду нашего учителя Андрея Ивановича, он проводил там какую-то беседу. Тогда я впервые услышал об истории с челюскинцами и летчиками, которые сняли со льдины всех участников рейса и получили звания Героев Со­ветского Союза. На обратной дороге он вдруг заговорил о том, что мне надо учиться дальше, а для этого следует пере­езжать в Котельниково. Я воспринял его слова как одобрение моих успехов в учебе и передал разговор матери, которая была ярой сторонницей возвращения в Котельниково. А тут в хуторе произошло странное событие. Неожиданно появилась колонна грузовых автомобилей. У совершенно новеньких автомашин похаживали одетые в новенькие комбинезоны шо­феры, что-то подкручивали, подтягивали. На вопросы любо­пытной детворы, зачем приехали, надолго ли, помалкивали. Хуторяне гадали: если за хлебом, то старый вывезли, до но­вого далеко. И вдруг прошел слух: приехали для выселения единоличников, не желающих вступать в колхоз. Может, про­вокация, а может, и нет. Могли и выселить, не посмотрев на то, что среди них было немало красноармейцев и красных партизан. Завершалась сплошная коллективизация, а тут строптивцы из какого-то хуторишки портили общую картину. Однако машины исчезли так же незаметно, как появились, — неожиданно и ночью.