ВСТУПЛЕНИЕ
Никогда в жизни не собирался писать мемуары, хотя писал и публиковался немало. Наверное, потому, что длительная работа в партийном аппарате заставила крепко усвоить строгую этическую норму — требование личной скромности, которую в упрощенном виде можно было бы выразить таким>1 образом: «не высовывайся!»
И в первую очередь это касалось партийных работников. До перестройки их мемуары вообще не выпускались, за исключением тех, кто в свое время участвовал в партизанском движении. И дело было не только в скромности, это само собой. Главное в том, что вся документация партийного аппарата была наглухо засекречена. Естественно, что охотников раскрывать «секреты» просто не могло быть.
И еще одно обстоятельство, отбивавшее желание заниматься мемуаристикой. Это — бешеный темп работы. Сколько помню себя — всегда было некогда: жизнь мчалась подобно курьерскому поезду. Не успеешь закончить одно дело, как тут же наваливается другое. Почти всегда основное внимание было приковано к делам сегодняшним, завтрашним. Все казалось, что главное впереди и рано заниматься воспоминаниями. И даже когда на страницах книг, журналов и газет стали появляться бесчисленные рассказы о прошлом и в голову нечаянно заползала мысль о том, чтобы рассказать о чем-то из собственной жизни, то и тогда после колебаний и раздумий говорил себе решительное «нет».
Но все-таки прошлое настойчиво стучалось в сознание, к тому же ситуация в стране менялась. К письменному столу подталкивали и некоторые встречи и беседы, вызывавшие интерес к прошлому. Как-то в 1992 году у меня случайно возник разговор с одним молодым человеком, уже окунувшимся в хитросплетения бизнеса, и потому несколько удививший меня. Он спросил, пишу ли я мемуары. Я ответил, что нет и не собираюсь. И вот что я услышал тогда: «А напрасно! О вашем поколении не так уж много написано, если не считать фронтовой литературы. Может быть, потому, что из ваших мало кто вернулся с войны. А ведь интересно, как вы росли, как вы учились, что читали, что более всего ценили... Почему вы так дружно воевали за Советскую власть и безоглядно шли на смерть?» Этот разговор основательно запал мне в душу, поразмыслив еще и еще раз, я впервые взялся за перо и начал выводить планы будущих воспоминаний.
Но еще раньше, осенью 1988 года, ко мне в Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, где я работал директором, приехал известный американский советолог Стивен Коэн. К тому времени я уже прочитал его большую и интересную книгу о Н.И.Бухарине. Вместе со своей женой Катрин он собирал материал для книги о горбачевской перестройке, названной впоследствии «Голоса гласности». Они встречались в Москве с журналистами, учеными, деятелями культуры. К нам в Институт его привело желание собственными глазами увидеть, каким образом, как он сам говорил, «цитадель догматизма», «блюститель советской идеологической и исторической ортодоксальности» превращается в «аванпост перестройки» и «арену свободных дискуссий».
В ходе разговоров он заинтересовался и моей персоной, в частности, тем, каким образом мне, выходцу из крестьянских низов, к тому же из казачьей староверской семьи, удалось подняться на столь высокие ступени партийно-политической и научной деятельности: стать одним из руководителей Отдела пропаганды ЦК КПСС — знаменитого Агитпропа, входить в состав Центрального Комитета партии, руководить Институтом философии Академии наук СССР и Институтом марксизма-ленинизма, быть избранным действительным членом Академии наук СССР.
На какое-то мгновение мне показалось, что мой собеседник усматривает в моей биографии нечто из ряда вон выходящее: паренек из деревенской глуши приходит в столичные научные и политические центры, становится одним из разработчиков идеологических документов Коммунистической партии. (По крайней мере, так меня охарактеризовал в свое время секретарь ЦК партии М.В.Зимянин на большом собрании идеологических работников.) Между прочим, за рубежом знали, что в начале тридцатых годов у нас еще существовали ограничения для молодых казаков в допуске их на службу в Красную Армию. Что касается меня, то я не видел в своей биографии ничего исключительного. Вместе со мной миллионы детей рабочих, крестьян, мелких служащих кончали десятилетки, получали высшее образование, становились специалистами, учеными, мастерами культуры, выдвигались на большую политическую и государственную работу. В том числе из казачьих семей. Упоминавшиеся выше ограничения для моих сверстников не существовали, мы знали о них понаслышке. Даже из казаков моей Сталинградской области я стал не первым и не единственным академиком.
Но не следует, конечно, упускать из виду и те трудности, которые приходилось преодолевать на путях обретения знаний, в том числе и материального порядка. Не всем желающим получить образование удавалось этого добиться. Путь наш к получению дипломов и званий не был усыпан розами. В успехах и неуспехах отдельных людей решающую роль, конечно, играли личная одаренность, способности, целеустремленность и настойчивость.