Улица - [34]

Мервин — на крутящемся табурете у стойки — поворачивался туда-сюда.

— Я еще перезоилю Золя, — сказал Мервин и залился смехом.

— Как ты думаешь, война будет? — спросил Перлман.

— Да отцепись ты, — сказал папа. — Человеку надо перевести дух. Даем советы только в рабочее время, так ведь, а, Мервин?

Мервин хлопнул себя по коленям, снова захохотал. Отец Молли отвел его в сторону.

— Ты написал этот рассказ, — сказал он, — не отпирайся: я все равно докопаюсь.

— Угу, — сказал Мервин. — Я тот щелкопер, который его намарал. Но рассказ — ерунда, роман — вот главное дело моей жизни.

— Знаешь, кто я? Отец Молли Розен. Не отступайся, Мервин. И ни о чем не беспокойся. Положись на меня.

Мама еще не легла, когда Мервин вернулся домой. Сидела в одиночестве на кухне.

— И надолго же вы там застряли, — сказала она Мервину.

— Никто его не держал.

— Он слишком хорошо воспитан, — сказала мама и заложила закладкой тисненой кожи «Грозовой перевал»[121]. — Он ни за что не скажет, что ему скучно с такой заурядной публикой.

— Скажи, Мервин, — папа подыскивал аргументы. — Нет, ты скажи, ведь второго такого, как Такифман, днем с огнем не сыскать.

Губы Мервина распустились было в улыбке, но у мамы вырвался вздох, и он отвел глаза.

— Мне, пожалуй, пора на боковую, — сказал он.

— В таком случае, — папа приспустил подтяжки, — кому надо в места уединенные, пусть заявит об этом сразу же, а нет — пусть потом пеняет на себя.

— Сэм, ну что ты. Ты нарочно говоришь такое, чтобы меня расстроить.

Папа прошел в комнату к Мервину. Легкая улыбка играла на его губах. Мервин — теряясь в догадках — выжидал. Папа потер лоб. Подергал себя за ухо.

— Короче, я не дурак. Чтоб ты знал. Жизнь тебя перемалывает, и все же…

— Ваша правда, мистер Херш.

— Но ты не кончишь ее ничтожеством вроде меня. И я рад за тебя. Словом, спокойной ночи.

Спать тем не менее папа лег не сразу. А достал свою давным-давно заброшенную коллекцию трубок, разложил на кухонном столе — чистил, приводил в порядок. И со следующего же утра начал выискивать в газетах заметки, где рассказывались истории из жизни с интересным поворотом, которые Мервин мог бы использовать. Назавтра папа вернулся с работы рано — не заскочил, как за ним водилось, к Танскому, не потребовал с ходу ужина, а прямиком пошел к Мервину. Я слышал, как они разговаривают вполголоса. В конце концов маме пришлось их прервать. Звонила Молли.

— Мистер Капланский, Мервин. Не хотите ли встретиться со мной в пятницу вечером? Я свободна.

Мервин молчал.

— Мы могли бы посидеть на горе, посмотреть на прохожих. Словом, все будет, как вы захотите.

— Это ваш папа подучил вас позвонить мне?

— Какая вам разница? Вы хотели встретиться со мной. Так вот, в пятницу я свободна.

— Извините, никак не могу.

— Я что — вам больше не нравлюсь?

— Конечно же, нравитесь. И меня влечет к вам отнюдь не только в чувственном плане. Но мы встретимся, только если вы сами желаете встречи со мной, в ином случае — нет.

— Мервин, если вы не пойдете со мной на свидание в пятницу, папа не пустит меня в субботу на танцы с Солли. Мервин, ну пожалуйста.

— Мне очень жаль. Но я вынужден вам отказать.

Мервин рассказал маме про звонок Молли — она его одобрила.

— Вы поступили правильно, — сказала она.

Однако через несколько дней ее всерьез озаботило состояние Мервина. Он больше не спал до полудня. Наоборот, вставал раньше всех, становился у окна — поджидал почтальона. Но и после того, как почтальон проходил, Мервин не садился за роман. А бесцельно слонялся по дому или шел пройтись. Прогулку, как правило, завершал визит к Танскому. Там его уже поджидал папа.

— Знаешь, — говорил Шугарман. — Я тебе такого могу порассказать из своей жизни — животики надорвешь. Книга бы вышла — первый сорт.

Завсегдатаи интересовались мнением Мервина о Шоломе Аше[122], красной угрозе и неблагодарных детях. Подтрунивали над восторгами папы.

— Послушать его, так ты гений на все сто.

— А что, — сказал Мервин, подмигнул, подул на ногти и потер их о лацкан пиджака, — Как знать.

Тут отец Молли и скажи:

— Утром я прочел в «Газетт», будто Хемингуэю заплатили сто тысяч долларов, чтобы сделать кино по одному его рассказу. А за целую книгу заплатят уж не меньше, чем за пять рассказов. Ведь так?

Мервин закашлялся, прочистил горло, ничего не ответил и тут же ушел. Перекрахмаленный воротничок рубашки врезался в его безволосую, натертую докрасна шею. Когда я догнал его, он сказал:

— Стоит ли удивляться, что многих художников довели до самоубийства. Никто нас не понимает. Мы ведь не бежим наперегонки, чтобы побольше ухватить.

В пятницу в семь тридцать к нам пожаловала Молли.

— Чем могу быть вам полезна? — спросила мама.

— Я пришла к мистеру Капланскому. Ведь он, насколько мне известно, снимает здесь комнату.

— Лучше сдавать комнату, чем выгадывать по пятьдесят граммов с каждого полкило.

— Если вы намекаете на магазин моего отца, в таком случае, не хотелось бы этого вам говорить, но отпускать в кредит каждому встречному-поперечному он не может.

— Лично мы везде платим наличными. Чур-чур.

— Ничуть в этом не сомневаюсь. Ну а теперь я, с вашего позволения, хотела бы увидеть мистера Капланского.