Укрощение повседневности: нормы и практики Нового времени - [89]

.

Вместе с ассамблеями появилось и заимствованное понятие «политес», которому следовало обучаться. Само слово «политес» (politeness, politesse) в европейских языках восходит к латинскому «politus» – причастию прошедшего времени, означающему «отполированный». Таким же образом «politus» употреблялось и в русском переводе: прожектер А. А. Курбатов писал, что Петр славен «во многом добром переполеровании всероссийского народа»[395]. «Переполерование» действительно началось через новые тенденции в воспитании юношества: из «неотесанных» людей делали «отполированных». Так в «Юности честном зерцале» говорилось – «Отрок должен быть весьма учтив и вежлив как в словах, так и в делах». «Зерцало» так разъясняло «политес», которым должен овладеть юноша, чтобы быть принятым при дворе: «Младый шляхтич… ежели в экзерциции своей совершен, а наипаче в языках, в конной езде, танцовании, в шпажной битве, и может доброй разговор учинить, к тому ж красноглаголив и в книгах научен, оный может с такими досуги (достижения. – О. К.), (быть) прямым придворным человеком»[396] (курсив мой. — О. К.).

Обучение «политесу» стало первым шагом формирования в России светской педагогики. В дальнейшем речь шла уже не только о придворном этикете, а о цивилизованном поведении в любом общественном месте – о, как тогда говорили, «людскости» (то есть civilité). Воспитание при Петре стало синонимом обучению новым манерам поведения в обществе. Учившийся в Казанской гимназии Г. Р. Державин вспоминал, что обучение в ней «сделало питомцев хотя в науках неискусными, однако же доставило людскость и некоторую розвязь в общении»[397]. Это и было главной задачей светского обучения.

Начиная с петровских времен устанавливалось столкновение и сосуществование разных кодов вежливости: западных и традиционных отечественных. Это хорошо демонстрирует вышеупомянутое «Юности честное зерцало или показание к житейскому обхождению, собранное от разных авторов», вышедшее из печати в 1717 году. Оно являлось компиляцией каких-то иностранных учебных книг с российскими азбуками. «Зерцало» было составлено из‐за нетерпеливости Петра в спешке, вероятно, Яковом Брюсом[398]. В феврале он писал Петру: «Изволили ваше царское величество приказывать мне, чтобы по азбуке приискать пристойное что, по чему б малые дети возмогли обучитися, и я таковых нашел две книжки, из которых перевел одну у себя и присовокупил к азбуке, каковы здесь продаются. И напечатав, посылаю к Вашему величеству оных три, и ежели что в ней не понравится вашему величеству, то соизвольте отметить, и оное возможно переменить. А другая прилична к возрастным, которая по прошению моему у его светлости кн. Меншикова переведена, токмо еще не напечатана»[399]. Таким образом, под одной обложкой оказались соединены разные по своему смыслу правила, имели место множественные повторы и нелогичные связки. Понять через них принципы западной вежливости было невозможно. В «Зерцале» много места отведено правилам речевой коммуникации, но они далеко уступают «Гражданству обычаев детских» в их логичности и простоте. Очень важный традиционный аспект – правильно говорить с благодетелем: «Нужду свою благообразно в приятных и учтивых словах предлагать, подобно якобы им с каким иностранным высоким лицом говорить случилось, дабы они в том тако и обвыкли»[400]. Один из советов направлен против привычного для русского этикета самоуничижения: «Никто себя сам много не хвали и не уничижай (не стыди) и ни срамоти»[401]. Но далее самоуничижение все же оказывается необходимым: «Оныя, которыя в иностранных землях не бывали… имеют перед всяким себя унижать и смирять, желая от всякого научиться…»[402]. Таким образом, иностранец или человек, владеющий западноевропейским этикетом, становился фигурой наибольшего почитания и уважения. Другой совет тоже шел вразрез с привычными представлениями о родовой чести: «Роду своего и прозвания без нужды не возвышай…»[403]. (О том, что с этим советом не соглашались и в екатерининское время, свидетельствует ответ княгини Вертушкиной из пьесы Д. И. Фонвизина на вопрос: «какую разницу находите Вы между дворянскою и княжескою породою?». Совершенно в традиции русских местнических представлений княгиня отвечает: «Я нахожу, сударь, ту разницу, что князь более дворянина рачить (заботиться, бдить. – О. К.) должен, чтобы ему никто не манкировал (пренебрегал. – О. К.)»[404]. «Никакое неполезное слово, или непотребная речь да не изыдет из уст твоих», «Когда кто с тобою говорить станет, то встань и слушай прилежно, что он тебе скажет, дабы ты мог, одумався, ответ дать»; «Когда тебя о чем спросят, то надлежит тебе отозватца, и дать ответ как пристойно, а не маши рукою и не кивай головою»[405] – все эти советы относились в первую очередь к бытовым разговорным ситуациям, а не к галантной беседе. При этом утверждалось, что «придворный человек» должен уметь хорошо говорить («доброй разговор учинить», быть «красноглаголив»[406]). Главная ценность в умении говорить оказывалась в том, что овладевший им «отрок» сам «о своем деле» может поведать важным лицам «с великим почтением», а не полагаться на чью-то помощь