Укрощение повседневности: нормы и практики Нового времени - [105]

ЖИЗНЬ ПУБЛИЧНАЯ И ПРИВАТНАЯ В МЕМУАРАХ XVIII ВЕКА Б. И. КУРАКИН – И. И. НЕПЛЮЕВ [573]

Дмитрий Калугин

Размышляя о специфике развития мемуарной прозы, А. Г. Тартаковский писал, что во второй половине XVIII века происходит «переход от летописно-аналитического способа изображения действительности к связно-целостному мемуарному рассказу и выдвижение на передний план личности автора с его индивидуальный биографией и духовно-нравственным миром» (Тартаковский 1991: 58). Эта мысль находит свое подтверждение в большом количестве мемуарных текстов, созданных во второй половине XVIII века (Я. П. Шаховской, И. М. Долгоруков, Г. И. Добрынин), при том что остается непонятным, какие дискурсивные стратегии и новые способы формализации использовали авторы вместо уже непригодных «летописно-аналитических». Отмечу также, что понятия – «индивидуальная биография», «личность» и тем более «духовно-нравственный мир» – не проясняют, а скорее препятствуют пониманию той работы, которую проделывали люди XVIII столетия, рассказывая о своей жизни.

Создание любого эго-текста, прозаического рассказа от первого лица, основанного на тождестве автора и героя, предполагает совмещение непередаваемого, в силу своей длительности и сложности, жизненного опыта и вполне определенных дискурсивных форм. Последние можно разделить на две группы. С одной стороны, это различные виды «погодных записей» (летопись, статейные списки, офицерские сказки, послужные списки), построенные по хронологическому принципу, где фиксируются основные этапы служебной деятельности (о формах мемуарописания XVII–XVIII веков см. также: Чекунова 1995: 37–49; Федюкин 2019: 12–14). С другой стороны, речь идет о разных способах учета, от контроля за финансовыми расходами («меркантилистский дневник») до наблюдения над собственным здоровьем[574]. Эти два аспекта – служебный и частный, внешний и внутренний – иногда пересекались, проникая друг в друга: служебная история могла содержать сведения о болезнях и расходах, а записи о болезнях – обстоятельства службы.

Человек, пишущий текст о себе («автобиографию» в широком смысле), прилаживает существующие способы формализации к конкретным событиям жизни, и можно сказать, что субъект мемуарного текста представляет собой точку пересечения различных метаязыков (юридического, медицинского, экономического и т. д.), каждый из которых предлагает свой собственный способ «приручения действительности». Медицинский, меркантилистский дневники и послужной список представляют героя только с одной точки зрения, и развитие мемуарной прозы связано с тем, как происходит взаимная нейтрализация этих языков за счет подчинения общей концепции жизни, биографическим моделям и механизмам признания. На протяжении всего XVIII века в русской традиции мемуарописания происходит поиск таких способов выражения, которые бы могли представить человека во всей сложности его внутренней жизни и многообразии ролей.

Соединение, стягивание в единое целое разных сторон человеческой жизни и способов ее описания, поиск «языка персональности», который не является ни одним из перечисленных видов специализированных языков, сведение в единое повествование разных сторон человеческой жизни – все это и есть необходимые условия для появления «автобиографии». Этот процесс не только характеризует автобиографический текст, но также, в более широкой перспективе культурной и литературной ситуации XVIII века, выражается в нивелировании социальной дистанции, благодаря чему люди, обладающие различными статусами, превращаются в однородную среду, где действуют механизмы, позволяющие отождествить себя с другим, соединить в одно целое двор и читающую публику, кабинет и гостиную, приватное и публичное. За счет этого возникает интерес к тексту, возможность проявлять участие, помещая себя на место персонажа и испытывая его чувства[575]. Автобиографический текст включается в циркуляцию эмоций, которые конструирует и объединяет сообщество (о культурных функциях эмоций см.: Зорин 2016: 11–38).

В этой статье я постараюсь показать, как происходят трансформации текстов с автобиографической интенцией, в результате чего осуществляется выход за пределы «частичного» взгляда на человека и намечается целостное описание. Основным моментом здесь будет отказ от «дискретно-анналистических» (Тартаковский 1991: 46) способов фиксации жизни, связанных с летописной традицией, – формой, которая определяется как «консервативная» (Чекунова 1995: 37) и связывается с представлениями о некотором «естественном» положении вещей, нормой. Можно сказать, что именно погодная форма легла в основание главных способов формализации (послужной список, офицерская сказка), предлагавшихся для рассказов о жизни (о навязывании представлений о времени как функции государства см., например: Бурдьё 2016: 56–61), где создание «универсальной хронологии» ставит вопрос о непрерывности и истоке, а современное состояние социальных отношений должно восприниматься как результат последовательного развития. В этом плане развитие эго-документальной прозы предполагает возникновение самой идеи некоторого личного времени, персональной темпоральности, которая движется параллельно обычному и «узаконенному» течению.