Уголовник - [2]
– Да. – Согласилась я, успев подумать, что буду умной: влезу, а там разберусь, что привалило.
– Так-то лучше, – спокойно сказал Коля. – И не бойся меня. Я тебя не обижу. Будешь со мной – у тебя все будет!
– Я не боюсь.
– Ну и ладненько.… У тебя что сегодня со временем?
– Есть пока.
– У меня здесь квартирка недалеко. Пойдем, посмотришь, как я живу, поговорим нормально. Не люблю я людные места. Бабы пялятся, мужики нервничают, разбирайся потом, – он скосил глаза влево, и я взглянула, куда он показывал.
Через стол от нас Колю в упор рассматривали две крашеные блондинки, перестав жевать, что, видимо, означало крайнюю степень заинтересованности. Рядом с ними багровели два мужика. Один в олимпийке, другой в клеенчатом пиджаке.
– Штаны что ли мне на морде носить! Что ж так бабы на картинку-то падки! – Хмыкнул Коля. – Слушай, пойдем, а? Пока эти два помидора не кинулись на меня с вилками. Они уже вон в низком старте. Только драки мне сейчас не хватало в общественном месте.
Я медлила, с сомнением глядя на красавца-уголовника.
– Да не буду я к тебе приставать! Не крути глазищами-то! – Досадливо поморщился он. – Посидим просто по-человечески. У меня все есть дома. Кофе-шмофе, холодильник битком…
Выйдя из кафе, Коля манерно подбоченился, исказив лицо галантностью:
– Позвольте предложить вам ручку, мадам!
У него и походка была кинозвезды, шагающей по красной дорожке в Каннах, фактурного независимого красавца, не зависящего даже от погоды и поэтому одетого в летний пиджак в осенний холод. На ощупь его рука казалась субтильней, чем выглядела. Под руку, словно супружеская пара, мы подошли к хорошему кирпичному дому в тихом сквере.
Коля открыл дверь квартиры, пропустил меня вперед.
– Не разувайся. Мне нравятся женщины в туфлях, – сказал он сзади.
Типовая советская «трешка», переделанная в квартиру-студию, соответствовала моде десятилетней давности.
– Я снес стену и объединил кухню с залом, когда еще никто так не делал! – Похвастался Коля. – Сейчас хочу обратно все переделать. По-модному. Пока не определился со стилем. Выбираю между хай-теком и провансом. Тебе что больше нравится?
– Мне – прованс.
– Ну, значит, так и сделаю. Тебе же тоже должно здесь нравиться, – подмигнул он. – Располагайся. Ща чего-нибудь перекусим.
Я села на светлый полукруглый диван перед низким столом из толстого дымчатого стекла. Коля распахнул огромный холодильник, в котором было темно от набитых в него продуктов.
– Любишь покушать? – Спросила я.
– Неа, я спокоен насчет еды. Люблю чего-то из детства – пироги с капустой, жареную картошку, а так – не прихотлив.
– Зачем тебе столько в холодильнике?
– А, да это Сабина, моя горничная. У нее навязчивая идея, что я похудел и меня надо откормить. Она как подорванная набивает холодильник. Потом все в помойку выкидывает. Ты видала, какие на нашей помойке коты жирные? Мы же первое место в районе держим по обхвату талии!
– Нет, не видела, – засмеялась я.
– А, ну да, мы же с другой стороны зашли. Ну, увидишь еще. Ты-то что будешь?
– А что есть?
Коля поскреб начавший лысеть затылок.
– Все есть!
– Ну, давай чего-нибудь к чаю…
– А выпить?
– Не хочу.
– Надо!
Он поставил на стол фужеры, фрукты и бутылки с чем-то темным.
– Портвейн! – Довольно произнес Коля.
– Дешевое пойло – тупая голова, больная печень, – выдала я старую пионер-лагерную мудрость.
– Ну да, рассказывай! По двадцать бутылок глушили, и ничего, утром шли, как на расстрел экзамены сдавать! Девчонки в засохшей сперме в волосах, пацаны все покарябанные! Молодость! Романтика… И ни фига не дешевое, между Дрочим! – Заржал Коля, продолжая выкладывать на стол еду.
Коробки конфет, печенье, упаковки пирожных, варенья, джемы, булки, крендельки, соленые палочки и сладкие кружочки, орехи голые, орехи в сахаре, орехи в шоколаде, плитки шоколада, сухофрукты. Стол давно потерял прозрачность.
– Хватит, Коля! – Взмолилась я. – Зачем столько! Это ж можно лопнуть!
Он обернулся с серьезным лицом.
– Я поклялся, что у меня всегда будет столько жратвы, чтобы не съесть одному. Лучше буду выкидывать.
– Зачем?
– Ты не поймешь. Это зона!
– Объясни. Я постараюсь понять.
Он сел напротив, вяло сунул в рот крекер.
– Дружбан у меня там остался. Тоже Колька. Тезка. Двадцать четыре года ему дали.
– За что?
– Троих трубой железной угостил. Они девку, соседку хотели в машину запихнуть. Она сирота, одна с шестнадцати лет жила. Там сынок прокурора был.
– На сказки похоже.
– Ню-ню. Этот сказочник по зонам с четырнадцати лет и другой жизни не знал. Тела женского не пробовал! Не успел. Целовался с девчонкой один раз и все…
– За угощение трубой дают двадцать четыре года?
– На него еще чужое убийство повесили. Менты решили от жалоб матери убитого, повесить на человека, который уже сидит, на Кольку. У него мать одна полуслепая, больше нет никого. Куда только не писала. Пох*й всем.
– А ты? Можешь ему помочь?
– Нет. Не могу. Его весна померкла, ему уже не выйти…. Он похудел сильно. Инфаркт перенес, даже на больницу не возили. Летом красные ребра переломали, он суку за горло взял. Я его матери деньги посылаю. Больше ничего не могу. Он меня все спрашивал, как это, когда с бабой. Как я ему расскажу… Говорю – сам еще всю свою деревню перетрахаешь! Он молчит, улыбается. Стихи сочинял о любви, так за душу брали. У меня баб было как блох на собаке, а я ни строчки не рожу, а Колька, ни одной не пробовал, а такие слова находил.… Вот как это? Откуда?
«Бампер огромного черного внедорожника запрыгал у моего бока. Левого. Визг тормозов пронзил насквозь и пришил к асфальту. Прожитая жизнь сплющилась до доходчивости комикса, где последней картинкой – смазанные лица прохожих, слетевшая на дорогу сумка, белые пузыри из головы водителя с текстом: „куда ж ты еб…!!!“ и почему-то дворняга с задранной задней ногой. Визг тормозов остановил ее в намерении почесать бок. Тоже левый…».
«От него остался запах роскоши и сквозная дыра в душе. И еще убийственный контраст между его внешним обликом и тем, что выражал его взгляд. Высокий, голубоглазый, коротко-стриженый, воплощение успеха во всем, на первую встречу он приехал во внедорожнике, на вторую в кабриолете. Холеный вид, безупречность в одежде, в юморе, в сексе и… мертвые глаза. В них та же выжженная пустыня, что и на фото, которое он прислал перед встречей. Солнце и пески до горизонта. Он на мотоцикле, улыбается в камеру одним лицом. Глаза, словно не его и не отсюда, заперты в тесной пустоте…».
«Начальница была бывшая, а чай настоящий – с мятой, малиной и смородиновым листом. Марина обожала «гонять чаи». Об этом знали все, и несли ей коробки и банки с чаем, которых за трудовую жизнь накопилось на целый шкаф…».
«Из-за угла немого дома траурной тумбой «выхромала» старушка в черном. Заваливаться вправо при каждом шаге мешала ей палка с резиновым копытом. Ширх-ширх-ТУК! Ширх-ширх-ТУК! – Двигалась старушка в ритме хромого вальса. Я обрадовалась. Старушка не может уйти далеко от места проживания, поэтому точно местная, и, стало быть, знает каждый тупик!..».
«Две лысых тефтельки в оспинках риса сиротливо жались друг к другу. Это были, наверное, два брата. Туманным осенним утром они выдвинулись по грибы, но младший, слегка приплюснутый, шумно загребал ногой, и их услышал повар, бродящий неподалеку в поисках отдохновения. Или нет, это пара влюбленных, у которых таки получилось умереть в один день. В погожий октябрьский денек, когда бордовым от желаний листьям хочется унестись подальше, а двум влюбленным тефтелькам слиться в одну большую тефтелину и замереть от счастья…».
«Ему четырнадцать.Он стоит за шторой у черного окна, в котором фальшивым солнцем отражается шар ночника. Мать на Дне рожденья подруги. Должна приехать. Уже полвторого ночи. Все меньше света за окном. Лишь фальшивое солнце ночника висит над пустой дорогой. Он ждет…».
Любовь, похожая на сон. Всем, кто не верит в реальность нашего мира, посвящается…
По некоторым отзывам, текст обладает медитативным, «замедляющим» воздействием и может заменить йога-нидру. На работе читать с осторожностью!
Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…
Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.
Каждый мужчина знает – женщину можно добиться, рассмешив ее. Поэтому у мужчин развито чувство юмора. У женщин это чувство в виде бонуса, и только у тех, кто зачем-то хочет понять, что мужчина имеет в виду, когда говорит серьезно. Я хочу. Не все понимаю, но слушаю. У меня есть уши. И телевизор. Там говорят, что бывают женщины – носить корону, а бывают – носить шпалы. Я ношу шпалы. Шпалы, пропитанные смолой мужских историй. От некоторых историй корона падает на уши. Я приклеиваю ее клеем памяти и фиксирую резинкой под подбородком.
«Его носатый профиль так выдавался из окна палатки «Пиво-воды», что казалось, порывом ветра «пиво-воды» развернет «к лесу задом». Наглый взгляд, нос, ресницы, нос, черные кудри, нос и бесившее «ц-ц-ц-ц» в мой адрес всякий раз, когда я проходила мимо. Мимо я проходила два раза в неделю и однажды решила заткнуть этот кавказский источник раздражения, портящий мое московское здоровье…».
«Третьего января ужинать дома не хотелось. Фантомы останков новогоднего стола, возглавляемые стекшим оливье, загнали меня в ресторан.Возьму что-нибудь легкое и свежее, – думала я, рыгая осетриной. Она потеряла свежесть первой, лежа всю ночь ближе к президенту и демонстрируя ему возросшее благополучие россиян…».