Его носатый профиль так выдавался из окна палатки «Пиво-воды», что казалось, порывом ветра «пиво-воды» развернет «к лесу задом». Наглый взгляд, нос, ресницы, нос, черные кудри, нос и бесившее «ц-ц-ц-ц» в мой адрес всякий раз, когда я проходила мимо. Мимо я проходила два раза в неделю и однажды решила заткнуть этот кавказский источник раздражения, портящий мое московское здоровье.
– Бутылку минеральной воды без газа! – Сдержанно начала я, ссыпав мелочь в лысую тарелку.
– Скока хочишь красавица! Хот дэсять бэзгаза! Хот сто бэзгаза! Всо бэзгаза! Я сам бэзгаза! Тока улыбнысь! – Высунулся он по пояс из своего окна, словно сбесившаяся носатая кукушка.
Он кричал горящими глазами, вставшими до бровей ресницами, руками, прыгающим кадыком, золотой цепочкой в смуглом треугольнике расстегнутой рубашки, – всем, что вывалилось из квадрата под вывеской «пиво-воды». Ему было лет двадцать. Мне двадцать пять. Я улыбнулась тому, что он сказал и его карикатурному акценту.
Бутылку минералки источник раздражения цепко держал в руках. Я попыталась взять, но он не отпускал.
– Бутылку отдай, джигит!
– Как тэбя зовут, красавица?
– Воду отдай!
– Тока вмэсте со мной! Как тэбя зовут?
– Меня зовут достал цокать и пялиться! – Взорвалась я. – В зоопарке что ли! Привыкли в своем ауле! Так нет же! Дома вы так себя не ведете! Своих уважаете! А здесь все можно, да? Вали, откуда приехал, где ты там живешь, и цокай там! – Выдала я подарочный набор «анти политкорректность».
– Я здесь живу, – произнес парень почти без акцента. – Учусь здесь.
– На кого?!? Где?!?
– На физмате.
– А в палатке чего делаешь?
– Палатка матери. Извини, если неприятно тебе сделал. Больше не повторится! Мамой клянусь…, – он отпустил бутылку и извиняюще улыбнулся.
На физмате он учится! Хамло! – Продолжала я кипятиться, отойдя от палатки. Но нетипичная реакция парня перевела кипяток раздражения в сырость недоумения: извинился, не рассердился…. Юноша его национальности должен был выскочить на меня из окна с налитыми кровью глазами и ящиком кассового аппарата в зубах: «Ты что, женщина?!? Асса!»
Странно…
В следующий раз, подходя к палатке, я уже боялась встретиться с ним глазами. Он так же носато улыбался мне под вывеской «Пиво-воды», рискуя быть унесенным ветром вместе с палаткой. Цокающего звука не было, но он уже звучал у меня в голове. Глаза сами встретились, не удержавшись в шорах запрета. Он подмигнул, помотав головой: «нет-нет, не цокаю, но все равно нравишься».
Я нашла обходной маршрут позади палатки, мимо всегда закрытой двери в ее спине и несущей вахту ярко-зеленой урны у порога. Наполненная коробками и бумагой, урна выглядела довольной, пустая – тоскливо.
Через неделю я поймала себя на том, что лишь завидя безымянную со спины знакомую палатку, начинаю думать о парне. Есть ли он там сейчас, что делает, о чем думает и кому цокает, вращая флюгером носа? Я выкидывала эти мысли, но моя голова, словно тоскливая зеленая урна, наполнялась ими снова…
В один из дней над головой, полной этих мыслей, собрался дождь. Капнуло уже в пробор, и на щеку, и на спину. Зонта, конечно, нет. Из одежды – босоножки и платье на бретельках. Небо потемнело. Яркая урна возле палатки выглядела единственным маяком в тусклом море нерешительных туч и серых прохожих. Молния со вспышкой и грохотом расстегнула первую нерешительную тучу, выпустив из нее отвесный ливень. Беспомощное платье прилипло к бедрам. Хорошо, что на мне босоножки, – успела подумать я сухим местом в голове, – «воды» входят и выходят сквозь ремешки. Из туфель получились бы хлюпающие тазики…
Вдруг дверь в палаточной спине разинулась, явив мне моего кавказца. Оказывается, он высокий и у него есть ноги. Он был одет во все черное, в цвет неба, словно готовился к этому дню. Парень секунду смотрел на меня, не узнавая в промокшем виде. Потом замахал руками: «Сюда! Быстрей!»
