Убийство в поместье Леттеров - [10]

Она остановилась у стола и принялась переставлять цветы в бокале, ломая их и капая водой на полированную поверхность стола.

Джулия бы этого не стерпела. Элли же могла лишь стоять рядом, устреми» на Лоис беспомощный взгляд.

— Хорошо, я все переделаю, — произнесла она наконец бесцветным голосом. — Только, пожалуйста, Лоис, оставь цветы в покос. Ты брызгаешь на стол.

Зайдя в кладовую за серебряной вазой, Элли застала там миссис Мэнипл.

— В чем дело, милочка? — спросила кухарка. — Ты разве еще не кончила накрывать? Брось все и полежи-ка с полчасика, пока они не приехали. Время еще есть.

Милая, добрая Мэнни! Элли одарила старушку благодарной улыбкой. Как ей, должно быть, много лет, раз она помнит тот день, когда родился Джимми. Но и по сию пору она ничуть не постарела и все так же трудится с утра до ночи, как в те далекие времена, когда Элли с Джулией прокрадывались к ней на кухню за изюмом, свежим, еще горячим джемом, за булочками и сахарными мышками. Мэнни мастерица делать чудных сахарных мышей — зеленых и розовых — с глазками из шоколада. Когда тебе пять лет, что может быть притягательнее! Пухлая рука миссис Мэнипл легла на плечи Элли:

— Беги-ка, детка, приляг.

— Не могу, Мэнни. Миссис Леттер желает, чтобы цветы были в серебряной вазе. А ее надо чистить. Ею давно не пользовались.

Рука Мэнни застыла. Элли высвободилась и добавила:

— Тут уж ничего не поделаешь.

Миссис Мэнипл не стала высказывав своего мнения. Если уж она больше ничем не может помочь мисс Элли, то может, по крайней мере, придержать язык. Так она и сделала. Лишь ее и без тога румяные, словно яблоки, щеки приняли оттенок спелой сливы. Старушка повернула голову и через пухлое свое плечо резко позвала:

— Полли! Поди-ка сюда живее! — Потом взяла вазу у Элли из рук со словами: — Иди к себе наверх, дорогая. Полли почистит вазу. А я прослежу, чтобы она все сделала как следует. Цветы я поставлю сама. А если тебе что не понравится — потом исправишь. И подрумянь щеки, а то мисс Джулия закатит мне хорошую взбучку!

Ее жизнерадостный смех Элли слушала, уже идя по коридору. Поднимаясь по черной лестнице, чтобы сократить путь, она думала о том, каким ангельским созданием всегда была Мэнни. Легкая улыбка заиграла на ее губах: она вспомнила, как Энтони однажды нарисовал на витраже карикатуру на Мэнни. Он изобразил ее в ночном одеянии, развевающемся вокруг ее пышных форм, и с огромными крыльями за спиной, которые так и не могли поднять ее в воздух.

Элли уже достигла своей комнаты, когда ее окликнула Минни. Она теперь жила в бывшей комнате мисс Смитерс. Элли же до сих пор занимала ту, которую с самого детства делила с Джулией. Элли отворила дверь и вошла. Стоя у туалетного столика, Минни закалывала брошь, которую родители почти тридцать лет назад подарили ей на двадцатипятилетние. Брошь представляла собой монограмму из двух переплетенных «М», выложенных мелким жемчугом. Со временем жемчуг несколько потускнел. Но это было ее лучшее украшение, и она собиралась в честь Джулии и Энтони надеть его вместе со своим лучшим платьем. Платье было немного моложе броши, и Минни очень его берегла. Хотя и оно служило ей верой и правдой еще с предвоенных лет. Конечно наряд этот давно, как выразилась бы Минни, утратил шик, а ярко-синий цвет так же шел к ее маленькому исхудавшему лицу, как и облегающий покрой — к плоской фигуре. Однако этот единственный выходной костюм внушал Минни наивную гордость.

Справившись с брошью, Минни отвернулась от зеркала. И при виде ее лица сердце Элли, словно игла, пронзила внезапная мысль: «Я скоро буду выглядеть так же, как она! Да я уже похожа на нее! Боже мой, Ронни!» Ведь тридцать лет назад и Минни называли не иначе, как «прелестная Минни Мерсер» или «хорошенькая дочка доктора Мерсера». Ее белокурые волосы, почти не тронутые сединой, были по-прежнему густыми. Уложенные в прическу, они и теперь могли бы послужить ей превосходным украшением. Но сейчас они висели бледными, безжизненными прядями. И все же никакие годы не смогли отнять у Минни ее прелестной улыбки и лучистых глаз. Когда-то голубые, как незабудки, а теперь поблекшие, они по-прежнему светились сочувствием и добротой. И сейчас тепло этих глаз согревало Элл и:

— Девочка моя, ты выглядишь усталой. Присядь и расскажи мне о Ронни. Как он?

— Почта без изменений, — ответила Элли, с облегчением опускаясь в кресло. — Там ему не поправиться — заведующая отделением сама мне так сказала. Завтра я собираюсь поговорить с Джимми.

— Он добрый, — отозвалась Минни, отводя взгляд в сторону. — Только не обижайся на меня, пожалуйста, но, может… может быть, тебе лучше сначала поговорить с миссис Леттер?

Для Минин Лоис была миссис Леттер. Сама же Лоис запросто звала ее по имени. Казалось бы, сущий пустяк, однако пустяк этот раз и навсегда определял положение каждой из женщин в доме, одной отводя роль хозяйки и жены Джимми, другой — жалкое место приживалки. Но, слишком робкая, Минни была не в силах что-то изменить.

Элли нахмурила лоб. В последнее время это вошло у нее в привычку. И в двадцать четыре года ее лоб уже прорезала тонкая морщинка.