Ла Шенэ, 5 августа
Дорогой Луи!
Благодарю за заботу, я чувствую себя лучше. Добрый доктор Доден, у которого я лечусь уже несколько лет, говорит, что дела мои обстоят неплохо. К тому же от подагры еще никто не умирал, а мы, Руайеры, все живем до глубокой старости. Кроме того, я всегда могу съездить в Шатель-Гюйон, это ведь недалеко. Говорят, шательская вода обладает замечательными свойствами — авось да поставит меня на ноги.
Разумеется, я шучу. Увы, Шатель меня не излечит. Но не волнуйся, я нашел применение своей ноге: беру свою любимую коляску, над которой все потешаются, уезжаю подальше и подолгу брожу по лесу. Я ни за что на свете не согласился бы умирать от скуки на водах для того лишь, чтобы поправить свое здоровье.
Обещаю тебе приехать в Париж на открытие галереи. Ты выбрал для нее прекрасное место, и я его ясно представляю. Это как раз напротив Зала Гаво. Несмотря на конкуренцию, ты должен преуспеть. Во время нашего экономического маразма живопись — не только ценность, но и спасение. Что до меня, я покончил с делами. Только изредка случается еще продать что-нибудь из мебели или купить какую-то картину. Вот, скажем, вчера я приобрел одно небольшое полотно. Конечно, абстракционистское — мода есть мода. Может быть, ты знаешь этого художника — его зовут Жюльен Февр? Думаю, что в мире подобной мазни у него может быть будущее. Не купить я не мог: этого парня мне рекомендовали. Короче, все удовольствие обошлось мне в три тысячи франков. Я пока повесил эту пачкотню в гостиной, как раз напротив «Человека с кинжалом», но, можешь мне поверить, постараюсь от нее избавиться при первой же возможности. Я не могу себе позволить держать подобный «шедевр» рядом со своими картинами. Какой-то Февр напротив самого Караваджо! Знаешь, на месте Человека с кинжалом я бы…
— Мсье! О, мсье!.. Руайер поднял голову.
— Мсье Руайер!
На пороге библиотеки стояла Сесиль.
— Мсье, это не я! Честное слово! Нахмурившись, Руайер положил ручку.
— Что-нибудь разбили?
— Мсье, вы знаете, как я стараюсь, и вдруг такое…
Несчастная старушка всхлипнула, а Руайер быстро пересек библиотеку и вышел в гостиную. Все как будто было в порядке.
— Там… — бормотала Сесиль, — там… Новая картина!
— Ничего себе!..
Полотно Жюльена Февра, было все искромсано. Руайер подошел поближе. Кто-то крест-накрест разрезал картину чем-то очень острым — видно, бритвой или ножом.
— Странно! — прошептал Руайер, а вслух сказал, чтобы успокоить старую служанку:
— Успокойтесь, ничего страшного. К счастью, это не слишком ценное полотно.
Он перевел взгляд на портрет в черной траурной раме, висящий напротив. С него сквозь прорези темной маски смотрел мужчина в красном одеянии. Человек с кинжалом! Сесиль тоже повернулась к портрету и робко взглянула на кинжал. Разумеется, это всего лишь картина, и все же.
— Я знала, что он принесет нам несчастье, — прошептала Сесиль.
— Ну что вы, Сесиль. Прошу вас, успокойтесь.
Руайер внимательно осмотрел изуродованную картину. Разрезы были тонкие, словно сделанные скальпелем. Сесиль все не отрывала взгляда от кинжала…
— Позовите мне Бенуа, — сказал Руайер. — Эту картину надо сжечь.
Сесиль бросилась выполнять распоряжение, а Руайер, сняв туфли, придвинул к стене стул из старинного гарнитура, обтянутый камчатной тканью с кремовым рисунком на желтом фоне. «Жаль, конечно, становиться на него ногами, — вздохнул Руайер, — Хорошо, что я не тяжелый…» Он встал на стул и снял со стены разрезанное полотно. Погладив драгоценную ткань стула, он проверил, не попортил ли обивку. Нет, никаких следов на стуле не осталось.
Руайер с трудом обулся: правая нога еще болела.
В столовой послышалась тяжелая поступь, сопровождаемая мелкими шажками Сесиль, и в гостиную вошел Бенуа — мастер на все руки, который один стоил всей остальной прислуги. Увидев изрезанное полотно, он покачал головой.
— Да-а, кто-то постарался…
— Это моя вина, — сказал Руайер. — Я не должен был вешать сюда эту пачкотню. — И добавил, указав на Человека с кинжалом:
— Не надо было его задевать.
— Я и раньше боялась его, — пробормотала Сесиль. — А теперь вообще сюда не войду!
— А по-моему, ничего тут нет удивительного, — заметил Бенуа. — Окна вечно нараспашку — заходи кто хочешь!
— Нет, Бенуа, — покачал головой Руайер. — Вы же знаете, что я весь день сижу здесь, а если уезжаю на прогулку, то закрываю окна. И, кроме того, в парке всегда кто-то есть — вы или Леонард.
— Леонард работает на огороде, — возразил Бенуа, — а мне в мастерской всегда найдется чем заняться.
— Дело не в этом. Это же не кража, не ограбление… Ведь ничего не украдено. Кто-то хотел погубить картину — и добился своего. Она почти ничего не стоила, но оскорбляла своим присутствием окружающие ее предметы искусства. Видимо, в этом и есть причина…
— И все-таки кто-то должен был сюда войти, — настаивал Бенуа.
— Когда? Сегодня утром все было в порядке. Я выходил из библиотеки только позавтракать — и все равно находился в нескольких шагах отсюда. И дверь между гостиной и столовой всегда открыта. Кто стал бы так рисковать только для того, чтобы порезать картину?
