Убийство на кафедре литературы - [33]

— Французские сыры, колбаса, вино, — сказал Шауль, — в этом доме все импортное.

— Шауль, — устало проговорил Михаэль, — позвони домой, прежде чем уйдешь, тебе не стоит окончательно портить себе вечер. И иди уже, ты же хотел идти.

Михаэль терпеть не мог такие ситуации. Его тоже раздражали признаки сибаритства, что попадались в этой квартире на каждом шагу, — эти костюмы, дорогие духи из Италии, обнаруженные в шкафчике в ванной, французские сыры. Однако и неприкрытая зависть к стилю жизни Тироша, которую Дани Белилати довольно откровенно выразил в шутливой форме, тоже его раздражала. Понятия «уважение к покойному», «вторжение в частную жизнь» были для него не пустым звуком. Его коробили открытое презрение к покойному и агрессивность по отношению к нему со стороны Дани. Ему хотелось сейчас чего-нибудь такого, что стерло бы воспоминания об утонченности и сибаритстве хозяина квартиры, к примеру, спокойного, сытного ужина.

«Изнеженность, понимаешь, это другая сторона негативного» — вспомнил он строку стихов Натана Заха. Еще он чувствовал, что наконец начинает входить в «суть вещей», хотя перед ним еще длинный путь. Думая над этим, он слышал голос Шауля, который пытался по телефону утихомирить жену.

Эту «суть вещей» Михаэля постоянно с улыбкой припоминали во всех следственных группах, где он работал. Это был его личный, исключительный стиль расследования. Он обязан был (так он полагал) войти в мир подследственного, почувствовать тонкие струны души убитого.

Литературные ассоциации стали у него возникать с тех пор, как он увидел труп. Это было частью некоего иррационального, неконтролируемого процесса, попытка войти в мир людей с кафедры литературы. Он постепенно проникал, как ему казалось, во внутренний мир Тироша. Следователь отчетливо ощущал его одиночество, опустошенность, нечто искусственное, деланное. Он понимал, что не только он один это чувствует. Но Дани Белилати и Эли Бехер были настроены против Тироша, открыто демонстрировали свое пренебрежение его миром. Михаэль повиновался своим ощущениям, позволял им овладеть его сознанием. Он хотел, чтобы жизненные импульсы Тироша передались ему.

— Ну, пошли? — Дани оборвал поток его мыслей.

— Нет еще. Здесь есть сарай?

— За домом. Но там все как обычно — немного инструментов, ящики, бумаги, бутылки с вином и какая-то мебель, — сказал Цвика. — Я и там сфотографировал.

— Ладно, тогда можно запирать и уходить.

Михаэль вздохнул. У двери он остановился и сказал Белилати:

— Вообще-то давай все-таки возьмем тот последний ящик из тумбочки в спальне.

— Ты сказал, что там только стихи, — ответил Белилати.

— Все-таки дай мне пустой мешок, — сказал Михаэль Цвике и вернулся в спальню.

Взяв записные книжки со стихами и фотоальбомы, он снова бросил взгляд на кровать. Шелкового халата уже не было. Люди из лаборатории упаковали и его. Михаэль еще раз огляделся и захватил с собой книгу стихов Анатолия Фарбера, лежавшую на кровати.

«Надо будет просмотреть ее, — подумал он устало, — ведь это последняя книга, которую читал Тирош перед смертью».

Михаэль присоединился к коллегам и осторожно поставил еще один мешок в машину отдела уголовного розыска. Машины «форд-эскорт» на стоянке не было. Михаэль на мгновение растерялся, но вспомнил, что Эли Бехер уехал в контору. Он сел в «рено» Белилати — справа от него. Рация засигналила.

— Где ты? — спросил диспетчер, услышав голос Михаэля. — Тебя ищут.

— Хорошо, ответил Охайон, уменьшив звук в приборе. Он зажег «сигарету на дорожку», снова усилил звук и сказал, что будет в диспетчерской через несколько минут.

Они подъехали к зданию полицейского управления на Русском подворье.

— Сейчас вернусь, — сказал Белилати и исчез.

Эли Бехер в диспетчерской говорил по телефону:

— Так найдите мне Арье Леви, что за разговоры? Нельзя копию получить?

— Идиоты, я тебе говорю! — обратился он к Михаэлю. — Совсем спятили, не хотят дать мне копию отчета патологоанатома. С ними напрямую невозможно работать!

— Кто не хочет давать?

— Да эти, из Эйлата. И патологоанатом из Абу Кабира тоже выкамаривается. — Эли закончил фразу сочными ругательствами.

Пятеро полицейских сидели у пульта, отвечали на телефонные звонки, но слышали каждое слово их разговора.

— Погодите, — сказал Михаэль, — прежде чем вы найдете начальника округа, дайте-ка мне еще раз Абу Кабир. Кто там дежурный патологоанатом?

Эли Бехер назвал имя.

— Я поднимусь наверх, в контору, пошли со мной, — сказал Михаэль.

Эли Бехер, как всегда, успокоился, но лишь после того, как Михаэль положил трубку и тихо сказал:

— Я говорил с Гиршем, они нам передадут отчет завтра утром. Но сейчас он перезвонит нам и сообщит главное.

Михаэль молча курил, Эли Бехер вышел, вернулся с двумя чашками кофе, и тут зазвонил телефон. Михаэль внимательно слушал собеседника, то и дело поддакивая, быстро записывал отдельные фразы. В конце разговора Михаэль поблагодарил патологоанатома Гирша, с которым работал уже восемь лет, поинтересовался, как дела у сына в армии и у дочери в университете, передал горячий привет жене и положил трубку.

— Ну? — спросил Эли. — Есть связь между двумя происшествиями? Есть что-нибудь?