Убийство на кафедре литературы - [100]

Эли улыбнулся:

— Ты всегда утверждаешь, что все люди в принципе похожи друг на друга, но поговорим после Нью-Йорка, ладно?

Глава 18

Михаэль проснулся, лишь когда самолет прибыл в аэропорт Кеннеди и пилот объявил на иврите и английском, что они будут кружить над аэропортом, пока не получат разрешения на посадку. Из-за густого тумана ничего не было видно. Михаэль коснулся лица, ощутил на нем щетину, но увидел длинную очередь в туалет и решил, что бриться уже поздно.

Он вызвал в памяти образ Шаца, его одутловатое лицо, серые холодные глаза. Шац был начальником следственного отдела в первые годы службы Михаэля в полиции. Его амбициозность и стремление к наживе стали притчей во языцех. Даже Белилати, вспоминал Михаэль, жаловался на грубость Шаца по отношению к коллегам.

«Идущий по трупам», — называл его Шорер. В конце последнего заседания следственной группы Белилати сказал Михаэлю:

— Не передавай Шацу от меня привет. Не покупай у него ничего — не стоит. Он занимается какими-то махинациями с электротоварами. Тот, кто встречается с ним в Нью-Йорке, приобретает замашки повесы. И не ходи с ним по ночным клубам, — сказал он с ехидной усмешкой, — он тебя испортит.

Мысли о Шаце вытеснили сон о Майе. Подробностей сна он не помнил, однако мучительное чувство не покидало его еще долго после приземления.

В самолете, перед тем как заснуть, он бросил взгляд на свою соседку. У нее были светлые волосы, она пахла духами «L’air du Temps» от Нины Риччи — ими часто душилась Циля. Соседка совсем не походила на Майю.

Он вспоминал свою жизнь сразу после развода. Тогда каждая командировка воспринималась им как романтическое приключение, во время которой ни к чему не обязывающие связи с женщинами были в порядке вещей. Со времени последней встречи с Майей он не мог думать о ней без горького чувства. Когда-то мысль о ней беспокоила его, как головная боль, тяжелая, непрекращающаяся. Ночью, когда она была с ним в постели, он отпускал свои мысли в свободный полет. В ту пору он очень любил рассматривать ее фотографии и воспроизводил в памяти каждое свое прикосновение к ней, ее голос и запах кожи, ее смех. Он снова и снова припоминал ее фразы — то, что его смешило или расстраивало, слова любви. Она никогда не проводила с ним отпуск, никогда не была с ним за границей. Вообще, подумал он, ощутив на себе заинтересованный взгляд соседки по креслу, они с Майей никогда не проводили вместе больше суток подряд. Лишь несколько ночей они не расставались до утра. Обычно она говорила: «Мне нужно бежать домой» уже через несколько часов после встречи.

Поездка открывает упущенные возможности, думал он. Но утешения в этой мысли не находил. Чувство утраты не оставляло его.

В аэропорту Михаэля не избавили от обычных процедур. Его бумаги проверяли, будто он был нелегальным эмигрантом, разве что в чемоданах не копались.

— У этих сволочей американцев, — говорил Шац, встретив Михаэля в аэропорту, — никакие штучки не проходят. Даже если я, к примеру, лично знаю всех сотрудников аэропорта, это не поможет. Даже я не могу провести тебя без проверки. — Шац потел в своем кремовом костюме «сафари», выводя Михаэля из аэропорта. Михаэль не реагировал — он устал и пребывал в неком подобии шока.

Они сели в большую машину.

— Старый «понтиак», — сказал Шац, открывая Михаэлю дверцу.

Когда они тронулись, Шац завел речь о преимуществах его замечательной должности:

— Здесь есть единственный представитель израильской полиции, и этот представитель — я. Работа тяжелая, дружочек, непросто было заполучить такую должность, это не каждому бы удалось, какой город!

В его монологе поразительно сплетались английские, ивритские и арабские выражения, при этом он то и дело куда-то указывал, называл какие-то имена, давал оценки. Чем дальше они удалялись от аэропорта, тем потрясение гостя было сильнее.

— Девяносто четыре процента влажности и девяносто градусов по Фаренгейту[25] — тяжелый день, — доложил Шац, проверив, закрыты ли окна машины, — но можешь мне поверить, дружок, это не так тяжело, как в Тель-Авиве. Здесь везде кондиционеры, ну везде! Глянь-ка на эту машину, это что-то особенное, а?

У Михаэля голова шла кругом. Жаркий и влажный воздух, что обрушился на него при выходе из аэропорта, широкое многорядное шоссе; эхо, идущее откуда-то снизу (от подземки, объяснил Шац), серо-зеленый свет, небоскребы, знакомые по фильмам и фотографиям, огромные машины, что проезжали мимо. Он смотрел на лимузины, десятки лимузинов, мчащихся по шоссе. А ведь там, за занавесками, сидят люди, думал он.

Михаэль зауважал Шаца за его способность лавировать между сотнями желтых такси, которые обгоняли все, что попадалось им по дороге.

Они ехали целый час, и Михаэль потерял ориентацию. Шац сказал:

— Отсюда приличный кусок дороги до Ла-Гардия, но мы прибудем вовремя. Оттуда отправляется твой рейс на Каролину, а обратно ты прилетаешь в аэропорт Кеннеди.

Михаэль смотрел на профиль коллеги. Черты его лица можно было бы назвать приятными, если бы оно не было таким полным. Однако хитрое выражение и струйки пота — несмотря на кондиционер в машине — делали его отталкивающим.