Убийство Генриха IV - [12]

Логический вывод: если католики попытаются избавиться от короля, они сделают это в рамках необходимой обороны.

У Равальяка были и другие резоны. Он упоминал «всеобщие толки среди солдат, говоривших, что, ежели король… затеет войну со святым отцом, они поддержат его и умрут за это, по каковой причине он укрепился в искушении убить короля, ибо вести войну с папой — значит вести войну с Богом, поелику папа есть Бог и Бог есть папа…» В Ангулеме, «пребывая в доме некоего Бельяра, он, как говорит, слышал, что посол папы от имени последнего сказал королю: если тот объявит войну папе, тот его отлучит, а Его Величество якобы ответил: его предшественники сажали пап на престол, а если папа его отлучит, сам лишится престола; услышав сие, он полностью решился убить короля…» Он утверждал также, что слышал то же самое «не только от этого человека, но и от солдат в Париже, в том числе от господина де Сен-Жоржа, каковой говорил: если бы король объявил войну святому отцу, сей господин бы повиновался и остался при нем; и если бы он объявил таковую войну без достаточных оснований, это бы обернулось против него…» Таким образом, Равальяк «считал, что честь Бога следовало предпочесть всему прочему».

Иначе говоря, Равальяк был убежден, что король хочет объявить войну папе, лишив того его владений, а поскольку папа как викарий Иисуса Христа является как бы Богом на земле, такая война становится кощунством, богохульством, тяжким оскорблением Бога, чего наш святоша не мог потерпеть. Он счел бы себя виновным перед Богом, если бы не отомстил за Его честь лично оскорбителю.

Очень хорошо, значит, вот для каких россказней нам надо искать источник и распространителей. Но отметим, кстати, что и они всего не объясняют. Ибо если бы Равальяк был убежден, что убивать ни в коем случае нельзя, что божья заповедь «Не убий» нерушима, он бы не убил короля. С чего он взял, что бывают моменты, когда пятая заповедь уже не обязательна, что бывают обстоятельства, когда обычный человек вправе убить главу государства? Иными словами, если бы мы выстроили категорический силлогизм, мы имели бы большую, общую посылку — в некоторых обстоятельствах короля позволено убить, меньшую, частную посылку — Генрих IV находится в таких обстоятельствах, и выводом было бы частное утверждение — Генриха IV позволено убить. А материалы допроса обнаруживают для нас меньшую посылку и вывод, но не большую. Надо бы выяснить, из чего Равальяк ее вывел.

Но стоит ли нам мучиться со всем этим, если Равальяк был особым существом, злополучным исключением среди жителей французского королевства? Конечно, нет. Но если, напротив, многие французы и даже иностранцы думали так же, как Равальяк, если они говорили себе, что было бы воистину счастьем, если бы кто-то совершил такое деяние, если они мечтали совершить это деяние, восхваляли его и его автора, после того как он совершил эго, — тогда, учитывая, что французское королевство и Европа населены христианами, мы обнаруживаем серьезную проблему из области коллективной психологии: почему все эти адепты религии любви были возможными убийцами, убийцами в мыслях, потенциальными злодеями, которым, может быть, не хватило случая или последнего толчка, чтобы совершить подобный акт? Вот проблема, по своей природе крайне любопытная для историка. Итак, сначала нам надо выяснить, много ли было «потенциальных Равальяков».

Глава III Равальяки в сердце Проблема коллективной психологии

После удара Равальяка многие объявили, что собирались убить короля. «Многих фанатиков, каковые без конца твердили о цареубийстве, взяли под стражу, их свезли из разных мест в парижскую тюрьму Консьержери; даже один ребенок, лет примерно двенадцати от роду, был брошен в тюрьму и осужден на смерть за то, что якобы желал убить ныне царствующего короля (Людовика XIII). Он заявил об этом во всеуслышание. Долгое тюремное заключение всем им должно было послужить лекарством от их недуга. Тем не менее один дворянин в Этампе за свои скверные слова провел в тюрьме всего два дня, а затем был обезглавлен: кара настигла его потому, что уста его произнесли то, чего возжелало сердце»[39].

Во всяком случае, здесь можно говорить об одном из видов эпидемии внушения, которые всегда следуют за «сенсационными» преступлениями и самоубийствами.

Зато письменные свидетельства указывают на существование многих единомышленников Равальяка. Однако здесь мы сталкиваемся с одной трудностью, а именно — с классическим образованием авторов, которое побуждает их рассматривать кончину монарха так же, как древние воспринимали смерть великих людей древности, Александра, Цезаря: такую смерть предвещает вся природа, ей предшествует целый ряд знамений, чудес, вмешательств сверхъестественных сил. Показательным в этом отношении является письмо одного государственного советника, Дюперрона, опубликованное в 1610 г.: «…повсюду не замечаемо ни бедствий, ни ужаса, повсюду люди лишь дивятся и изумляются… Следует также поведать, что в тот самый час, когда свершено было сие чудовищное деяние, его ощутили и о нем оповестили лица, при нем не присутствовавшие, и даже были множественные и разнообразные пророчества, предсказавшие оное: об этом вы можете справиться у прочих людей, не у меня. В общем, все, что могло бы представить сие событие как поразительное и злосчастное, как всегда бывает при кончине великих и знаменитых государей, имело место; как сама жизнь и деяния оных выходят за пределы обыкновенного людского понимания и, мнится, заключают в себе нечто чудесное и необъяснимое, так и кончина их обыкновенно сопровождается необычайными условиями и обстоятельствами, каковые представляются проистекающими более из области чудесного и таинственного, нежели из человеческих поступков…»