У ворот Северина - [94]

— Хорошо, Ангелеску, продолжай, — согласился Албойю и почувствовал большое облегчение после такого поворота дела. Придавив пальцем окурок, загасил его в фарфоровой пепельнице. — Если вопрос стоит так, я позвоню немецкому коменданту, пусть знает, как у нас идет следствие, пусть успокоится и не считает, что мы здесь спим да на бога надеемся…

Стремясь продемонстрировать свою оперативность, не откладывая ни минуты, он снял телефонную трубку. Но тут открылась дверь и вошел Ганс фон Клаузинг в сопровождении немецкого солдата, худого и неуклюжего, с белым, как молоко, лицом. Ангелеску быстро отошел в сторону и застыл в почтительной позе, а Паул Албойю положил трубку на рычаг и поспешил встать из-за стола.

— Не беспокойтесь! — сказал Клаузинг, резким жестом бросил перчатки в фуражку и ткнул ее солдату. — Доброе утро…

— Здравия желаю! — приветствовал его Албойю, по мере возможности приводя в порядок свою внешность. — Садитесь, господин подполковник. Садитесь…

Он поспешно обошел стол и поставил кресло перед немецким офицером. Но Клаузинг не принял этого жеста гостеприимства и бесстрастно уселся в другое кресло, с независимым видом вытащил очки и спокойно принялся вытирать их носовым платком.

— Какие новости? — спросил он, высокомерно глядя на Албойю.

— Я только что собирался вам звонить, господин подполковник, доложить, как идет следствие, а вы в это время…

— Ха-ха-ха, — наигранно и саркастически засмеялся Клаузинг. — Есть такой поговорка: «Wenn man vom Wolf spricht, so ist er nicht weit». Понимаете по-немецки? О волке говорят, а он в дверь…

— Совершенно верно, господин подполковник! — расплылся в улыбке комиссар полиции, но улыбка получилась вымученной. — В румынском языке есть такая же поговорка…

— Ja, — сухо кивнул Клаузинг, давая понять, что больше не намерен отвлекаться от дела. — Ja… Ну, каков результат? — поднял он брови и надел на нос очки в золотой оправе.

— Следствие идет хорошо, господин подполковник, — зачастил Паул Албойю. — Мы напали на верный след. Помощник комиссара полиции Ангелеску, он здесь присутствует, добился под моим руководством очень хороших результатов…

— Вот видите… — Клаузинг взглянул через плечо на Ангелеску, которому не мог простить легкомыслия в истории с часовщиком: — Я ведь говорил: «Müßiggang ist aller Laster Anfang».

— Извините… я не понял, господин подполковник, — раболепно заблеял Албойю. — Вы знаете, немецкий дается нам с трудом…

— Вебер! — Клаузинг сделал знак солдату, который как раз собирался испросить у него разрешения закурить.

— Господин комендант, — перевел солдат, — сказал, что праздность — мать всех пороков.

— Понял, господин подполковник, понял! — На этот раз Албойю изобразил на своем лице эстетическое удовольствие от такой тонкой, свежей и полной юмора мысли. — Вы большой философ, честное слово, и вы правы. Глубоко правы… Конечно, зло рождается от безделья. Но мы приняли необходимые меры…

— Herr[21] Албойю, — оборвал его Клаузинг, наставительно подняв указательный палец, — очень много слов! Нужны поступки, ясно?

— Конечно, господин подполковник, конечно, — закипал комиссар полиции. — Именно про поступки, про действия я и хотел вам доложить. Сегодня утром Ангелеску, похоже, арестовал одного из тех, кто орудовал в Балотском лесу. Он оказался учеником пекаря. У него обнаружили коммунистические листовки. Люди видели, как он клеил точно такие же на стекла витрин и водосточные трубы…

Вебер тут же перевел это на немецкий язык, и Клаузинг сделал большие глаза.

— Партизан?! — спросил он, вопросительно глядя то на Албойю, то на Ангелеску, который подошел поближе, полный готовности рассказать лично, как поймали мальчишку. — Ein Kind Partisan?[22]

— Да, да, господин подполковник, — лез из кожи Ангелеску, подойдя ближе еще на шаг и горя желанием дать необходимые пояснения. — Видите ли…

Но Албойю сделал незаметный знак своему подчиненному, чтобы он не очень-то затягивал разговор, и Ангелеску стушевался, отступил назад, к двери.

— Ist hier das Kind?[23]

— Здесь, господин подполковник, — ответил Албойю, обойдясь без переводчика. — Он в арестантской. Желаете его видеть?

— Ja!

Ганс фон Клаузинг поднялся во весь рост и был похож теперь на величественную статую. Он молча протянул руку в сторону Вебера и глазами показал на свою фуражку и перчатки. Албойю проворно обежал стол, подскочил к двери и широко распахнул ее перед немцем.

— Ангелеску! — властно обратился он к помощнику. — Беги открой арестантскую!..

— Она открыта, господин начальник, — как ошпаренный, дернулся тот. — Боборуцэ и Тонторойю его допрашивают…

Важный, осанистый, Ганс фон Клаузинг зашагал по темному, грязному коридору с закопченными стенами и окнами. В метре от него трусили Вебер и двое полицейских. На каждый их шаг ветхие половицы отзывались жалобным скрипом.

Вскоре они свернули направо, в другой коридор, такой же темный и грязный, как первый, с той только разницей, что из дальнего его конца невыносимо воняло мочой. Двери по обе стороны этого коридора были окованы железом и в каждой — маленькие, с ладонь, окошки, забранные решетками. Из-за одной из таких дверей донеслись слабые, надрывающие душу стоны и вдруг раздался звериный крик надзирателя: