У ворот Северина - [91]

— Не тот, господин комиссар! — пожимал он плечами. — Совсем не тот!

Полицейский, посланный за спортсменами, застал Ромикэ на тренировке в маленьком темном зале, где он усиленно бил кулаками в огромных боксерских перчатках по мешку с песком. Если бы в этом убогом зале было не так темно, посланец заметил бы, как вздрогнул Ромикэ, когда ему сообщили о вызове в полицию. Он похолодел, и лицо его залила мертвенная бледность.

Он вошел в комнату, где на стуле сидел Ницэ Догару, и при виде старика у него перехватило дыхание. Большим усилием воли он взял себя в руки. Тогда, в темном лесу, разглядеть лицо солдата, на которого они напали, было трудно, и все-таки он сразу узнал старика.

— Ну как, узнаешь? — Ангелеску, который теперь вел допрос, потому что Албойю измучился и нуждался в передышке, тряхнул Догару так сильно, что солдат чуть не упал со стула.

Старик нахмурил брови, прищурился, долго и внимательно всматривался в лицо Ромикэ, потом глубоко задумался. Качнув головой, он снова посмотрел на парня — Ромикэ окаменел, сердце у него замерло. Прошли томительные мгновения. Ницэ Догару покачал головой, широко развел руками:

— Нет, это не тот, господин комиссар!

Ангелеску сжал руками виски и вышел из комнаты, поминая всех святых и проклиная тот день, когда он пришел на эту неблагодарную службу, где тебя не ценит начальство; возишься тут со всяким сбродом, тратишь здоровье на бродяг да революционеров, а начальство, вечно недовольное, пожинает плоды твоего труда и получает награды. Вот и сейчас приходится заниматься таким запутанным делом, просто непонятно, как его довести до конца, как вести следствие, за какую ниточку ухватиться, чтобы размотать весь клубок. С утра — все очные ставки да очные ставки, однообразные, изнурительные, невыносимые и… ничего! Начальник полиции сам, конечно, отказался вести допрос, мол, очень устал, и спихнул на него эту дохлую кошку.

— Ангелеску, возьмешь это дело в свои руки, от его исхода зависит твоя карьера, — распорядился Албойю. — Я доложил начальству, что следствие ведет человек, который прямо лопается от переизбытка интеллекта.

— Благодарю, господин начальник. — Ангелеску сделал вид, что польщен: — Рад стараться! — И начал демонстрировать свою сообразительность и несравненное усердие. Но все его усилия были пока безрезультатны. Ни намека, ни факта, ни улики — ничего, что облегчило бы поиски преступников.

На третьи сутки Албойю пригрозил, что еще один потерянный день — и его, Ангелеску, свяжут и отправят в главное управление полиции в Бухарест. Тогда Ангелеску пошел прямо к старому Догару и сказал:

— Дед, ты признаешь злоумышленника в первом же, кто завтра войдет сюда…

— Почему это? — удивился старик и встревоженно посмотрел на полицейского.

— Потому. Разом покончим с этим проклятым расследованием.

— Пострадает невинный?

— А тебе-то что? Не тебя же посадят.

— Но ведь у меня есть душа, господин комиссар, есть совесть, не могу я брать грех на душу…

— Тогда ты сам в тюрьму и сядешь! — пригрозил ему Ангелеску, красный от злости. — Ты и взорвал этот поезд…

— Если вы так решили, воля ваша, поступайте как знаете…

— Послушай, дед, я дам тебе десять тысяч лей, только скажи, как я велю. Ну ладно, двадцать тысяч и пару волов!

Старик посмотрел долгим взглядом на рыжего полицейского, с осуждением махнул рукой и поднялся со стула.

— Ты чего, старик?

— А того, господин комиссар… Ухожу к себе в казарму, здесь я больше не останусь, — заявил Догару и решительно направился к двери. — Если уж мы тут начали торговаться, как на рынке, значит, нет правды на земле и бога на небе…

— Стой! Не ты здесь командуешь, голь перекатная! — загородил ему дорогу Ангелеску и толкнул солдата опять на стул. — Смотри, пожалуйста, голодранец паршивый, а туда же, про бога разглагольствует! Будешь, черт побери, сидеть и не рыпаться, расследование еще не кончилось!

А в это время Албойю сидел в своем кабинете, глотал кофе и ломал голову, как сдвинуть следствие с мертвой точки. Он был взвинчен до предела. «Пропади опа пропадом, эта работа! — кипятился он. — Нет среди моих подчиненных толковых людей, нет, и все тут! — в тысячный раз говорил он себе. — С кем работать? С невеждой Ангелеску? Да он всю полицию опозорил! Это же надо — перепутать археологические исследования с полицейскими расследованиями! Вот бестолочь, кретин безмозглый! А конфискация драгоценностей у часовщика Хинтца?! Из огня да в полымя!.. Чуть не накликал на меня беду с Клаузингом. Немец, с тех пор как произошла катастрофа, не слезает с меня ни на минуту, в него словно дьявол вселился! Каждые десять минут, конечно, под давлением начальства, он звонит и задает один и тот же вопрос: «Что есть нового? Расследование идет карашо? Каковый результат?» А какой у нас результат? Что я могу ему сообщить?»

Когда Албойю окончательно вышел из себя, рассуждая на эту тему, дверь распахнулась и ураганом влетел Ангелеску в гражданском костюме, без галстука, потный, всклокоченный, запыхавшийся.

— Что с тобой? — дернулся Албойю, с трудом удержав чашку на весу. — Ты так спешишь, словно тебя тут не я дожидаюсь, а разлюбезная краля.