У ворот Северина - [81]

— Дана! — прошептал он, подойдя к открытому окну. — Дана, ты меня слышишь?

Дана вскочила и подбежала к окну, чтобы посмотреть, кто ее зовет. Она была в халате, волосы собраны под школьной сеточкой.

— Чем занимаешься, принцесса? — засмеялся он и, поднявшись на цыпочки, взял ее за руку. — Развлекаешься?

— Упражняюсь! — ответила она, капризно надув губки и изображая избалованного ребенка. — Почему ты зовешь меня принцессой? Подражаешь Штефану?

— Да, — признался Санду, — люблю умные комплименты и охотно их повторяю.

— У тебя нет воображения! Придумал бы что-нибудь более удачное или уж прямо зачислил бы меня в королевы…

— Да, у меня нет воображения!..

— Куда уходишь на ночь глядя?

— К другу…

Во дворе послышались шаги. Кто-то шаркал тапочками по мелкому гравию.

— Уходи, — прошептала Дана, — пока отец тебя не увидел.

— А что такого, если и увидит?

— Ты же его знаешь… У него железные принципы.

— Хорошо, ухожу.

Из-за угла дома показалась тень. Это была Эмилия, она шла медленно, осторожно, словно боясь потревожить чей-то сон, сложив руки как для молитвы. Дойдя до ворот, она повернула и исчезла в темноте.

— Бедняжка, — сказала тихо Дана, — так вот и ходит день и ночь. Совсем не спит…

— Уже поздно, я пошел, Джульетта! — пошутил Санду. — Ромео целует тебя!..

Он быстро вышел за калитку, помахал рукой и исчез в темноте. Дана еще немножко постояла, облокотившись о подоконник, наслаждаясь ночной прохладой, потом возвратилась в комнату и опять уселась за фортепьяно.

Санду встретился с Пиусом в назначенное время, на пустыре, позади церкви. Боксер был в легкой синей майке и полотняных брюках, на ногах рваные теннисные туфли, перевязанные шнурками у лодыжек. Он был потный, раскрасневшийся; широкая, сильная грудь мерно ходила, как кузнечный мех.

— Ну и пробежка, будь здоров! — отдувался он, вытирая со лба пот. — Понимаешь, я пошел на тренировку, ждал, ждал, вижу, тренер не идет, и отправился домой. А тут отец с работы вернулся. Заставил рыть ямы позади дома, чтобы вкопать столбы для забора, забор два месяца как упал, и куры гуляют прямо в поле… Ну и намахался я ломом! — заключил он, все еще тяжело дыша. — Думал, помру, так бежал, я ведь знал, ты меня уже ждешь… Давно пришел?

— Несколько минут назад…

Санду с восхищением смотрел на него, он очень ценил их дружбу. Пиус был первым, кого Санду встретил, когда перешагнул порог слесарной мастерской, их верстаки оказались рядом, они держали одежду в одном шкафу, вместе шли в столовую, когда гудок судоверфи возвещал о перерыве на обед, и так же неразлучны были в парке, на стадионе, на матчах по боксу, когда выступал Ромикэ. Санду был самым горячим его болельщиком. Когда Ромикэ наносил точный удар противнику, Санду оглушительно бил в дырявую сковородку и кричал сколько хватало сил, увлекая за собой галерку: «Давай, парень! Давай, засвети ему! Отделай так, чтобы мать родная не узнала, дава-а-ай!» А когда Ромикэ одерживал победу, энтузиазм Санду не знал границ. Он прыгал от радости, неистово аплодировал, и, глядя на него, аплодировали другие.

— Пока не пришел Валериу, пойдем выкурим по сигарете… — предложил Ромикэ и потянул Санду за руку. Они направились к телеграфным столбам, сваленным позади церкви.

Уселись. Ромикэ вытащил пачку, предложил закурить и Санду, но тот отказался, и тогда он закурил сам. Закурив, зашвырнул погасшую спичку и задумчиво сделал первые затяжки.

— Знаешь, что случилось сегодня после того, как ты ушел? — Ромикэ подсел поближе к Санду, чтобы можно было говорить шепотом.

— Нет…

— У нас есть паренек в кузнечном цехе, маленький такой, щупленький, чернявый…

— Юликэ?

— Да, Юликэ. Он из села Балотешти, ну, оттуда, из-за холмов. Живет в общежитии судоверфи.

— И что с ним?

— Подзывает его дядя Чинкэ, мастер, и говорит: «Эй, парень, возьми ведро и дуй к динамо-машинам, попроси там у ребят, пусть они тебе отольют электротока, скажи, мастер прислал».

— Он и пошел?

— Пошел. Ну и дали они ему взбучку! «Откуда желаете: из крана? из котла?» — измывались они. Кто-то даже схватил палку — и ну за ним…

— Злая шутка, что и говорить! — неодобрительно заметил Санду. — Со мной вначале тоже пытались проделывать такое. Но не вышло, да и отца побоялись. А этого беднягу Юликэ кто защитит?

Они помолчали, прислушиваясь к ночной тишине. Из-за купола церкви выкатилась медная тарелка — большая круглая луна. И все осветилось, как при восходе солнца. Стали хорошо видны халупы на пустыре, крытые дранкой, покосившиеся, осевшие, с окнами в ладонь, там жил бедный люд, грузчики и извозчики, которые едва перебивались с хлеба на воду. Южнее чернело здание фабрики искусственного льда, от которой шло одуряющее зловоние.

— Если будет так светло, мы влипли! — Ромикэ жадно затянулся, озабоченно глядя на огромный диск луны. — Прямо как днем. Первый же полицейский перестреляет нас, как зайцев…

— При луне лучше, — возразил Санду. — Легче ориентироваться, не заплутаем… Тебе страшно?

— Мне? — Ромикэ повернул голову: — Нет, но мне не хотелось бы попасться.

— Главное, чтобы сработала мина. Вот тогда все будет в порядке.

— Не хватало, чтобы мы прогулялись впустую!