У ворот Северина - [58]

— А что у тебя случилось? — спросил Тотэликэ, который сел поближе, чтобы принять участие в разговоре, послушать, что говорят люди.

— Очень мне худо, но я терплю, пока однажды не лопнет мое терпение…

Тотэликэ вопросительно глянул на Ницэ Догару, но тот в недоумении пожал плечами: откуда ему знать, что стряслось у Кирикэ.

Подошел поближе и Динку, щелчком отбросив сигарету в сторону. Он участливо попросил Кирикэ поделиться своим горем. Парень не заставил себя долго упрашивать, тем более что просил его сам капрал, а он питал к Динку глубокое уважение. Год назад в имение помещика Петре Соряну прибыл его сын, Георге Соряну, майор генерального штаба, чтобы провести отпуск на винограднике. Он приехал не один, с ним был немец, подполковник, высокий блондин в очках с золотой оправой, в семье Соряну его называли господином Клаузингом.

— Я запомнил это имя на всю жизнь! — говорил, задыхаясь, Кирикэ, и взгляд его блуждал. — Сколько жить буду, не забуду!

— Ну, приехал этот немец, а дальше что? — с любопытством спросил Ницэ Догару.

— Приехал это он, значит, в имение, и несколько дней шла у них гулянка, — продолжал Кирикэ охрипшим от волнения голосом. — Как раз в эти дни моя сестра Мариоара приехала из города, где занималась в школе домоводства. Ее туда определил отец, хотел, чтобы она выучилась грамоте, тоже чего-нибудь достигла, она была очень способная, вот он и настоял на своем. Приезжает она к нам в деревню, хорошенькая такая, ей исполнилось тогда шестнадцать. Она всегда была послушная и работящая и тут, услышав, что отец, мать и я идем на виноградник к помещику, чтобы заработать немного денег, решила пойти с нами, это ведь ради нее шел работать отец, чтобы содержать ее в городе. Вообще-то отец у нас был учителем. На следующий день мы все вместе пошли на виноградник. Управляющий имением занес Мариоару в списки, по которым производился расчет за работу. А когда на третий день мы шли мимо веранды помещичьего дома, которая выходила на виноградник, увидели, что в тени разлеглись в креслах сын помещика Георге — он был в белой рубахе, темные очки на носу — и рядом с ним этот немец, Клаузинг… Они сидели и курили, глядя вниз на село, на сады, на то, как восходит солнце в это утро. Мы шли, неся мотыги на плече, по дороге на виноградники. Уже прошли мимо дома помещика, когда отец оглянулся и увидел, что немец смотрит в бинокль нам вслед.

Мы дошли до вершины и начали работать мотыгой, выпалывать сорняки. Не прошло и часа, как явилась пожилая женщина, Аристица, она работала в имении прислугой, и сказала, что господин Георге велел, чтобы моя сестра Мариоара пришла к нему, он должен у нее кое-что спросить, посоветоваться с ней. Отец посмотрел на меня и, почесав в затылке, ответил этой женщине, чтобы она возвращалась в имение и передала господину Георге, что не о чем ему разговаривать с Мариоарой, он — помещик, у него натура тонкая, а Мариоара — дочь бедных и поэтому говорить ему с ней не о чем, ничего она ему посоветовать не сможет. Аристица пошла к помещику, но через некоторое время вернулась вся запыхавшаяся и сказала, чтобы отец вместе с Мариоарой шли к помещику. Но отец и тогда не пошел.

И вот, когда солнце уже высоко поднялось, появились на винограднике двое господ: майор и немецкий офицер. Они медленно поднимались в гору: господин Георге все в той же белой рубашке, темные очки на носу, руки за спиной, и немец в мундире с черным лакированным ремнем и высокой коричнево-зеленой фуражке. Они остановились около нас, и Георге спросил, почему отец не захотел прийти по его просьбе. Или мир перевернулся и теперь помещик должен приходить к крестьянину сам?

Отец ничего не ответил, даже не посмотрел на него, а продолжал работать, взрыхляя землю у корней виноградного куста. Мы очень спешили закончить, нужно было еще много сделать и дома. «Видите, господин Клаузинг, как ведут себя наши крестьяне?» — повернулся Георге к немцу. «Ошень пльохо, ошень пльохо, софсем некарашо, — покачал головой немец, а глазами все высматривал мою сестру, которая немного нас опередила и махала теперь мотыгой чуть выше на горе. — Крестьянин долшен слюшать свой барин».

Отец раскусил этих двоих, и, когда Мариоара повернула к нему голову, он подал ей знак. Она сразу все поняла, бросила мотыгу и что есть духу понеслась через виноградник домой. Немец кинулся было ее догонять, будто это игра такая, но я с поднятой мотыгой загородил ему дорогу. Он пришел в ярость, отвел мою руку, сжимавшую мотыгу, и попытался расстегнуть свою кобуру. Но отец схватил его за локоть. Взбешенный немец повернулся к отцу, выхватил пистолет и ни за что ни про что разрядил ему в грудь.

Мать страшно закричала. Я поднял мотыгу и замахнулся, чтобы ударить немца по голове, но между нами стал Георге, и я ударил его, да так, что глубоко рассек ему плечо. Немец направил на меня пистолет, и не знаю уж, откуда взялись у меня силы и как это пришло мне в голову, только ударил я его мотыгой по руке, так что пистолет упал на землю. Я нагнулся, схватил его, отбежал на несколько шагов, навел дуло на них и сказал им, чтобы они уходили, или я буду стрелять.