У ворот Северина - [56]

— Брось, перестань сейчас же, что ты ухаживаешь за ним, как за бабой! — одернул его плутоньер. — Он фронта не нюхал, с противником носом к носу не встречался, вот я его и поучил легонько. Если бы он на передовой побывал, я бы с ним разделался покруче! Динку! — повернулся плутоньер к капралу, который стоял на правом фланге роты.

— Слушаю, господин плутоньер!

— Ну-ка подойди на минутку…

Капрал Динку проворно подбежал и остановился на шаг сзади Грэдинару. Бросив сочувственный взгляд на Кирикэ, он замер в ожидании приказа.

— Вот что, — обратился к нему Грэдинару, — поручаю тебе этого дылду Кирикэ и недотепу Догару, будешь ночью отрабатывать с ними элементы боевой подготовки. Бросок в атаку. Ясно?

— Ясно, господин плутоньер! — отчеканил Динку, отдавая честь.

— Сто бросков, двести, триста, тысячу бросков — вот тогда они научатся делать врагу сюприз. Понятно?

— Понятно, господин плутоньер!

— Потому что сюприз делать удобнее ночью, когда врагу труднее тебя заметить… Я так и объяснял этим мужланам, но они, черт бы их подрал, совершенно безмозглые, тупые, как развалившийся башмак. Ну ладно. А теперь спросим кого-нибудь еще…

И Грэдинару все спрашивал да объяснял, объяснял да спрашивал, пока солнце не поднялось в зенит. Он устал и прямо озверел от этой бестолочи: «теория» отскакивала от них, как резиновый мячик. Никто ничего не понял из его старательных объяснений. И один за другим солдаты поступали в распоряжение Динку. Таких к концу занятий набралось пятнадцать человек. С наступлением темноты они должны были явиться на учебное поле и «делать броски», иными словами, осуществлять «сюприз»…

Вечером пятнадцать солдат отправились к месту проведения занятий, которое находилось за городской чертой. Старые и молодые, они шли строем, с винтовками за плечом.

— Споем, братцы? — в шутку предложил Динку, шагая рядом с колонной.

— Нешто нам теперь до песен, господин капрал? — заметил Догару, шедший в последнем ряду. — Разнесчастная наша жизнь, не песни нам петь, а кручиниться, горе наше горькое, на старости-то лет да чтоб такую издевку терпеть! То один в тебя плюнет, то другой…

— Тсс, дедок, что это ты разговорился? — предостерег его кто-то. — Неровен час, услышит господин капрал.

— С ним я за себя не боюсь, — возразил Догару, — потому как я его разгадал, у него доброе сердце, из наших он. Все бы такие были…

Они подошли к краю карьера. Капрал дал им несколько минут на отдых. Солдаты опустились на теплую от летнего зноя землю. Кругом стояла тишина, такая глубокая, что было слышно биение собственного сердца. Откуда-то из темноты, очень издалека, доносились звуки города, погруженного во мрак. Ни один огонек не мелькнул в той стороне. Все тонуло в густой кромешной тьме, едва угадывались очертания ближайших домов окраины, а над ними — силуэты одиноких тополей.

— Будем ломать косточки, господин капрал? Как думаете? — начал разговор старик Догару, сидя на земле по-турецки и положив винтовку на колени.

— Да что ты, дядюшка Ницэ, господин капрал сделает все как надо, — послышался голос из темноты.

— Кто это говорит?

— Это я, дядюшка Ницэ, я — Тотэликэ…

— Ага…

— Я не хочу, чтобы вы ломали косточки, Ницэ, — вступил в беседу капрал; он только что зажег сигарету и держал ее в кулаке, как его учил плутоньер Грэдинару, так курят на передовой. — Черт возьми, разве мы не люди? Плутоньер приказал мне привести вас сюда, вот я и привел. А теперь мы подумаем, какие боевые приемы нам надо отработать…

— Подумайте, господин капрал, подумайте хорошенько, чтоб польза вышла, — многозначительно вставил Догару. — Господи боже мой, сколько бросков я сделал и на сборах, в дождь, метель, и на фронте, в заправдашних боях; кто на войне, не был, ни в жизнь этой штуки не уразумеет…

— Ну а которые там побывали, пришли без рук, без ног. Или недужные да умом убогие.

— А то и вовсе не пришли, — печально заключил Догару. — Скажу я вам, люди добрые, — продолжал он, выдвинувшись немного вперед, чтобы все его слышали, — сегодня кто живет? Живет припеваючи тот, кто умеет ужом виться, у кого родственнички или вообще заручка какая в армии, их освобождают от военной службы, да еще эти, кто откупается либо деньгами, либо подарками… А мне, бедная моя головушка, мне-то что им дать? У меня двор без забора, какой уж из меня богатей?

— Сколько у тебя земли, дядя Ницэ? — поинтересовался капрал, жадно затягиваясь сигаретой.

— Земли у меня полпогона[14] да огород при доме. Хозяйство бедняцкое… Ну что еще у меня есть? Да ничего… Разве что на нашем деревенском кладбище небольшой кусочек-шаг влево, шаг вправо… Вот сколько земли! — почесал в затылке старый солдат и посмотрел на всех вокруг, как бы ища хоть кого-нибудь, кто мог бы дать иной ответ.

Солдаты рассмеялись, улыбнулся и Динку, потом затянулся сигаретным дымом и задал следующий вопрос:

— Кто самый богатый человек у вас в деревне?

— У нас, господин капрал? У нас таких несколько, кто с положением, — ответил Ницэ и растопырил пальцы, чтобы удобнее было сосчитать. — Перво-наперво, Тинтореску, у него имение — едешь, едешь, думаешь, и конца ему не будет. Вот, значит, Тинтореску, Оскар Тинтореску, богатей, я его в деревне не видел лет двадцать. Бают, он все в заграницах сидит.