У ворот Северина - [57]

— И кто же заботится об имении?

— Его зять, полковник кавалерии. Дона зовут его, этот всем и крутит, ох и лютый! Ну да сейчас и он на фронте. Так… значит, Тинтореску… Есть еще этот, как его, Стеликэ Султан — он держит два магазина: один на большом шоссе, другой ближе к краю села. В этом, что возле шоссе, есть и салон для новобрачных, и автомат для заправки сифонов. А окромя магазинов у него и молотилка, и трактор, и амбары, и дома! Три дома, а он говорит: еще выстрою, хочу, мол, переплюнуть помещика Тинтореску. Во как играет деньгами, окаянный! — Ницэ Догару замолчал, посмотрел направо, налево и спросил: — Ребята, кто угостит меня сигаретой? А то во рту пересохло…

— Возьми у меня, дядя Ницэ! — протянул ему пачку Динку. — «Национале» куришь?

— Курю, господин капрал, как не курить? Разве я стану выбирать? Дареному коню в зубы не смотрят!.. — Он прикурил, выпустил несколько колечек дыма, сухо кашлянул и продолжал: — Да, так вот, я вам говорил про купца, про Султана… У него двое сыновей, чуть постарше нашего Кирикэ и некоторых других в роте, пригодных для войны. Эти двое даже не знают, где находятся казармы полка, не говоря уж про передовую… Ей-богу, не знают.

— Небось заплатили большие деньги, дядя Ницэ…

— Заплатили, господин капрал, заплатили, потому что есть откуда взять и есть кому дать, — сказал Догару с негодованием. — Такие, как наш господин плутоньер, всюду есть…

— Эй, дедок, опять глупости болтаешь! — послышался голос за спиной Догару.

— Почему глупости? — удивленно обернулся Ницэ Догару, пошарил в темноте взглядом: — Слышь, не вижу я тебя чтой-то. Так вот знай, господин плутоньер предлагал мне сделку: я ему даю пять тысяч лей, а он меня оставляет дома насовсем…

— Пять тысяч?!

— Пять! — подтвердил Ницэ Догару. — Накажи меня господь, если вру! Пять тысяч кругленькими! Это было в начале войны, когда деньги были дороже… Я ему тогда сказал: «Господин плутоньер, нет у меня даже пятисот, не то что пяти тысяч, нет даже пятидесяти лей в кошельке, откуда у меня деньги?! Горюшко мое горькое… Отпустите вы меня, говорю, сын у меня погиб на фронте, некому обрабатывать клочок земли даже около дома, жена уже шесть лет мается ногами, еле на завалинку выползает, вот-вот один останусь, платить налог нечем, пристав стучит в ворота: дай да дай…»

— У тебя был сын, Ницэ? — заинтересовался Динку.

— Был, господин капрал, был… — вздохнул старик, и у него вырвался стон: — Был… И что за парень! Высокий, красивый, послушный, работящий, душевный… — Старик замолчал, опустил голову и вытер слезы рукой, в которой держал зажженную сигарету. — Пропал бедняга в пехоте, и многих парней из нашей деревни поубивало, — продолжал он еле слышным голосом, — куда ни посмотришь, господин капрал, везде черная материя на воротах. Только сыновья Султана, нашего купца, и другие такие же сидят дома, живут-поживают… И как живут! Тут все решают деньги. — Ницэ Догару безнадежно махнул рукой, поправил ружье на коленях и умолк.

Динку несколько минут молча смотрел на него, как бы приводя свои мысли в порядок, потом сказал:

— Что ж делать, война, дядя Ницэ, гибнут люди… Раз уж мы ее начали…

— Я ее, что ли, начал, господин капрал? — подскочил старик, резким движением сдвинув пилотку на затылок. — Или, скажем, вы? А может, бедолага Кирикэ или Георге Кырлиг? Вот он, дед, сидит, как тень, в военной форме… Скажите, бога ради, разве мы ее начали?

— Ты хочешь сказать, что не мы?

— Смеетесь вы над нами, господин капрал. Честное слово, смеетесь! А то бы вы так не говорили…

— Кто же тогда? — притворился наивным капрал.

— Как кто? Помещики, министры, те, кто с деньгами, им и война нужна, чтобы деньги делать! Они ее и начали! — сказал, как припечатал, Ницэ Догару. — Так ведь, люди добрые? — повернулся он к остальным. — Правду я сказал либо нет?

— Правду, дядя Ницэ!

— Ну вот видите? То-то… Если бы от нас зависело, господин капрал, мы бы опрометью кинулись на склад, сдали бы вам свои винтовки и ушли бы, даже не оглянувшись.

— А я бы оглядывался, не бежит ли за нами господин плутоньер Грэдинару, не хочет ли он вернуть нас в казармы, — сказал Тотэликэ, человек неопределенного возраста, с черными короткими усами, съежившийся от холода.

— Ну а если бы и бежал, я схоронился бы за горкой, на повороте, подождал бы его — и р-раз камнем по голове, чтобы помнил всю жизнь, если после этого он вообще что-нибудь бы да помнил! — Ницэ Догару облегченно вздохнул, как будто одна эта мысль, что он когда-нибудь расправится с тем, кто глумится над его старостью, принесла ему облегчение.

Рядом полулежал, облокотившись на локоть, Кирикэ и пробовал играть на листочке, который то и дело облизывал. Но ничего не получалось, он не мог извлечь ни звука.

— Листик от липы, а, Кирикэ? — заинтересовался Ницэ Догару.

— Нет, дядя Ницэ. Тополиный. Когда мы выходили из казармы, я отстал, чтобы поправить обмотки, и увидел сломанную веточку. Ну и взял с собой, думаю, поиграю.

— Хорош и тополиный, но разве тебе хочется играть?

— А почему бы и нет, дядя Ницэ?

— Ты молодой, тебя ничем не проберешь… Это у нас душа ноет…

— У каждого свое горе, дядя Ницэ, — спокойно ответил Кирикэ, — но я стараюсь об этом не думать. Как подумаю, начинаю с ума сходить. Да-да, зря ты на меня так смотришь, есть и мне от чего выть, как вспомню, все готов крушить!