У ворот Северина - [59]

Они ушли. Но перед этим Георге, держась за плечо, повернулся ко мне и сказал, что я за все это отвечу в полицейском участке. Отец умер через неделю, а меня отправили в штрафной батальон. Так я попал в армию раньше, чем подошел мой срок…

— А когда у тебя срок?

— Осенью…

Кирикэ умолк и посмотрел вокруг себя, чтобы увидеть, какое впечатление произвел его рассказ на солдат. А те молча курили, качали головами, но никто ничего не говорил. Только капрал Динку через некоторое время спросил:

— А что сталось с помещиком, парень?

— С этим Георге? Когда вернусь домой, отдам его под суд. Правда, мне сказал наш нотариус, что я ничего не добьюсь, потому что застрелил отца не он, а немец, а с немца, мол, взятки гладки. Он чужой, и его не достанут наши законы… Так он сказал…

— Этот немец здесь, в городе, — проговорил Динку. — Он начальник немецкой комендатуры.

— Какой немец? — Кирикэ от удивления не смог правильно сформулировать свой вопрос. Он подошел вплотную к Динку и схватил его за руку, изумленно глядя ему в глаза.

— Какой? Тот, который убил твоего отца. Клаузинг. Я вижу, ты хорошо запомнил его имя…

— Здесь, в городе? — не мог прийти в себя Кирикэ. — Ну, выродок, — скрипнул он зубами, — теперь только бы он попался мне в руки, уж я из него дух вышибу!

— Тише, Кирикэ, тише, не горячись так, — сказал ему Тотэликэ. — Не забывай, ведь немцы наши союзники…

— Ну и что, что союзники? — вспыхнул старик Догару, который все это время молчал. — Они отбирают хлеб у крестьян, гонят нас на передовую, им все дозволено, они ведь «илита», или как там это называется, они убивают нас, как скотину, слышите вы, как скотину! Могут стрелять в невинного человека и делать что им заблагорассудится. Это, стало быть, наши союзники? Да пропади они пропадом! Этот Клаузинг — да чтоб он подох, как собака!.. Я сам, как увижу, вцеплюсь ему в глотку!

— Ну, знаешь, дядюшка Ницэ…

— Довольно, браток, хватит, нельзя столько терпеть, — сердито проворчал Ницэ Догару. — Вот ты, Тотэликэ, загляни к себе в душу и прочтешь в ней, как в книге, что со мной согласен. Загляни и к другим, ты убедишься, что в душе все со мной согласны. Ни я, ни ты, ни другие — мы не можем больше терпеть эту войну. Хватит! Не знаю, как с этим покончить, а только чую, терпение наше лопнуло. Что-то скоро случится, кончится наконец это злосчастье… Так, господин капрал? Правду я сказал, разрази меня господь, если я что наврал, а сердце мне подсказывает, что вы — хороший человек, и я не боюсь за нас, хотя мы здесь так вольно говорим обо всем!

Динку улыбнулся в темноте, он чувствовал огромное удовлетворение: вокруг такие же простые люди, как он сам, у большинства из них нет никакой политической подготовки. Но они готовы стать рядом с истинными патриотами, чтобы избавить страну от иностранных и собственных фашистов. В своем воображении он сравнивал эту массу народа с глиной, податливой и мягкой, если она находится в руках настоящего мастера. «Сколько силы, сколько мудрости, сколько боевой мощи у нашего народа! — размышлял Динку, вглядываясь в лица солдат, которые слабо угадывались в темноте ночи. — И какая проницательность, какой аналитический склад ума, способность спокойно и правильно судить о самых сложных явлениях…» Он всегда мог с уверенностью рассчитывать на их твердую и надежную поддержку, они были тружениками, как и он, у них были те же стремления и надежды. Эксплуатируемые и угнетенные, постоянно унижаемые богатеями, эти люди благодаря своим правильным суждениям и ясному разуму нашли в окружающей их неизвестности подлинную причину несчастий, которые обрушились на страну. Может быть, они предугадывали и путь, по которому следовало идти в поисках истинного света справедливости…

— Вот почему я иногда схожу с ума, — сказал как бы в заключение Кирикэ. — Стоит мне увидеть на улице немца в коричнево-зеленой форме, как я забываю, что он наш союзник, что он тоже человек, мною овладевает желание навалиться на него сзади, проткнуть его штыком, вот что на меня находит, честно вам говорю… Эх, братцы, — вздохнул он, — мой отец всю свою жизнь трудился, как муравей, никого не обижал, и все равно нашелся подлец, который наступил на него и раздавил… Вот какие дела!

Кирикэ замолчал, выплюнул листочек, который долго пытался заставить петь, и растворился в темноте, волоча за собой винтовку.

— Он прав, бедняга, — сказал Ницэ Догару. — Это как помешательство! Почти каждый из нас это знает по себе, у каждого чей-то неоплаченный счет: помещика, купца, полицейского. Счета тех, кто укорачивает нам жизнь своими «банковскими процентами», и со всеми, та же история…

— А ты бы хотел, дядя Ницэ, чтобы страной не командовали больше разные господа? — спросил капрал и дружески положил руку ему на плечо. Он чувствовал, что они духовно близки друг другу.

Ницэ Догару рассмеялся от всей души. Засмеялись и остальные солдаты.

— Ей-богу, господин капрал, — сказал он, вытирая рот тыльной стороной ладони, — вы меня вроде спрашиваете: «Скажи-ка, дядя Ницэ, тебе было бы приятно, если бы тебя поцеловала красивая женщина?»

Солдаты опять засмеялись, а вместе с ними и капрал Динку, которого все это страшно развеселило.