У ворот Северина - [110]

— Как не вытекает? — запротестовал Ганя. — Это ясно даже из того, что передали по радио: война с немцами и их сообщниками, венгерскими фашистами.

— Это все твои домыслы… Лично я не имею права поступать иначе, чем гласит приказ. Я тебе уже говорил, армия есть армия. И нарушать этот порядок мы не будем.

— Мы разорвали военный союз с Германией, и немцы нам этого не простят, господин полковник, они постараются отомстить, уверяю вас.

— Пока это ничем не подтверждается. Будем надеяться, что немцы и впредь поведут себя разумно и примут решение, единственно правильное в их положении. Так что успокойся и приступай к выполнению моего приказания.

— Есть, выполнять приказание! — Ганя надел фуражку, отдал честь и вышел из кабинета командира. «Эх, какой он трус, заячья душа!.. — думал младший лейтенант, спускаясь по темным ступенькам во двор. — Не может же он не понимать, что мы теперь развернулись против немцев. Хотя кто его знает, вполне возможно, что он и правда ничего не видит дальше своего носа. Что ж, возьму всю ответственность на себя…»

И младший лейтенант зашагал туда, где выстроилась рота. Солдаты ждали его приказаний.

31

Той же ночью Михай переступил порог родного дома, спеша как можно скорее увидеть близких. Первый, кого он встретил еще во дворе, был Костел. Мальчик вынырнул из-за собачьей будки, кинулся ему на шею:

— Ура! Дядя Михай пришел!

— Ты что не спишь, непоседа? — Михай поцеловал мальчика, подбросил в воздух и ловко подхватил. — Скучал по мне? Не забыл?

— Нет, что ты! Конечно, скучал. А ты где так долго был?

— Далеко.

— И опять уйдешь?

— Нет, теперь не уйду. Дома кто-нибудь есть?

— Только мама и тетя.

Михай вошел в дом. Мать, увидев его, заросшего, небритого, грязного, вздрогнула и чуть не уронила тарелку.

— Михай?! Что с тобой?

— Ничего, все в порядке, мама… Кончилось мое добровольное заключение, я вернулся домой.

— Где же ты был? Уезжал из города?

— Я тебе все потом скажу…

Она обняла его, погладила по голове, поцеловала и робко, тревожно спросила:

— Ты все еще в опасности? Тебе по-прежнему надо скрываться?

— Нет, мама, я же тебе сказал — мое затворничество кончилось.

— Господи, как я рада! — Ана снова обняла сына. — Какое счастье, что ты вернулся! Я все глаза проплакала, так за тебя боялась!..

— Успокойся, ну вот, ты опять плачешь… Мама, я дома, все горести позади.

— Да, конечно, все позади. Ты ведь слышал, какие невероятные новости? Заключен мир, немцы уходят из страны. Бог дал, чтобы свершилось это чудо! — молитвенно сложила руки мать. — Мы снова будем все вместе, настанут наконец спокойные счастливые дни…

В дверях появилась Эмилия. Нелепо накрашенная, во взбитых волосах яркие ленты, взор блуждающий. Тенью она проскользнула мимо них и вышла в боковую дверь. Костел выскочил за ней следом.

— Мама, вы не пробовали сводить ее к врачу? — спросил Михай.

— Какой врач! — грустно возразила Ана. — Они все уехали из города, спасаясь от бомбежек. Осталось двое: стоматолог, эвакуированный поляк, да наш местный терапевт. Но ты знаешь, Эмилия ведет себя довольно спокойно. Вот только молчит, все время молчит. А то выйдет на улицу и смотрит, смотрит на небо. Иногда и ночью выходит. Теперь вот лентами занялась. Видел? Все их меняет, вплетает, бантик на бантике, и без конца в осколок зеркала смотрится…

— А где Дана?

— Два часа назад ушла в город. К подруге, так она мне сказала.

— А отец?

— Пошел к господину Пинтилие, судье, ты его знаешь. Радио послушать. Я его жду с минуты на минуту.

Вскоре появился и учитель Георгиу, бледный, исхудавший, весь какой-то поблекший.

— Михай! — радостно воскликнул он и крепко обнял сына. — Ты слышал, весь этот кошмар кончился!.. Хотя, что я говорю, конечно, слышал, иначе бы не вернулся домой… Где ты был все это время?

— Неважно, где я был, — холодно ответил Михай, высвобождаясь из его объятий. — Важно, что я жив и снова дома, а главное, что ты теперь ничем больше не рискуешь… Надеюсь, у тебя нет возражений против того, чтобы я жил вместе с вами?..

— Ты несправедлив, мой мальчик, — сказал учитель и мягко сжал его руку. — Как жаль, что ты меня не понимаешь!..

— Я неплохо тебя понимаю, папа. Не обижайся, но ты слишком стараешься ладить со всеми, без разбора. Поэтому-то у тебя и нет собственной позиции… Ты многое видишь, не можешь не видеть, но у тебя не хватает гражданского мужества определиться, выбрать свой единственный путь.

— Такой уж у меня характер, Михай. Я наблюдаю, но не участвую. Историк должен быть объективным, а значит, нейтральным. Понимаешь? Так я устроен, таково мое кредо… И давай сейчас не спорить. У нас еще будет время поговорить.

— Если ничего не случится… Но я согласен, вернемся к этому разговору позже. Мама сказала, ты был у судьи Пинтилие. Что ты там слышал по радио? Последние два часа у меня такой возможности не было.

— Передавали, что сформировано новое правительство во главе с генералом Санатеску. Изданы декреты: об амнистии, о ликвидации концентрационных лагерей…

— Это я знаю. А что еще?

— Что еще? — Учитель задумался, припоминая: — Ах да! Освобожден силами Сопротивления Париж. Освободили и Марсель. Пожалуй, все… Ты давно пришел?