У ворот Северина - [109]

— Ты позволил себе отдать такой приказ, но ведь у тебя нет официального письменного подтверждения о том, что военные действия прекращены.

— А у вас? У вас ведь есть?

— У меня-то есть, а вот у тебя нет… А ты командуешь… Это грубое нарушение воинской дисциплины.

— Извините меня, господин полковник, но, уверяю вас, на моем месте вы бы поступили точно так же. Это была вполне своевременная демократическая мера.

— Какая, какая мера? Демократическая?

— Вот именно.

— Демократия несовместима с армейскими порядками, с духом армии, — категорическим тоном отрезал полковник, — и демократические меры здесь неуместны…

— Несовместима сегодня, а завтра будет очень даже совместима. Вы ведь знаете, tempora mutantur, et nos mutamur in illis[27].

— Ну вот что, Ганя, я сыт по горло твоей латынью. Довольно, черт побери!

— Извините, господин полковник…

— Ты, Ганя, занимаешься политикой, а это запрещено воинским уставом. За-пре-ще-но. Понимаешь? И не надо злоупотреблять тем, что я к тебе хорошо отношусь. Всему есть предел. Я не хочу подвергать себя ненужному риску.

Предойю страшно разволновался и даже рассердился. Ганя понимал, в какой растерянности находится полковник, как мечется в поисках правильного решения, как ему трудно. Ведь он, в сущности, мягкий, сговорчивый и абсолютно порядочный человек. В противном случае разве можно было бы вести с ним такие смелые, открытые разговоры?

Полковник снова подошел к окну, отдернул тяжелую шелковую занавеску и несколько минут молча наблюдал за тем, что происходит во дворе. Потом повернулся к младшему лейтенанту, который из деликатности продолжал стоять у двери, ведь полковник не приглашал его подойти поближе или тем более сесть.

— Вернемся к проблемам, которые непосредственно касаются нас, — сказал полковник, многозначительно упирая на слово «непосредственно». Он старался казаться спокойным и уверенным. — В соответствии с приказом полк поднят по тревоге…

— Да, господин полковник, я вам уже докладывал, роты собрались на учебном плацу.

— Прекрасно. Я тебя прошу, проверь, все ли у них в порядке с амуницией, боеприпасами, есть ли у каждого сухой паек.

— Будет сделано, господин полковник.

— Поскольку ты единственный строевой офицер, не считая, конечно, меня, тебе придется меня заменить на время моего отсутствия. Хочу съездить в Эргевицу и Балотский лес, к новобранцам. А ты тут смотри… чтобы все было в порядке.

— Ясно, господин полковник.

— И еще: из корпуса поступило распоряжение усилить охрану на почте, телеграфе, на основных предприятиях и в учреждениях города, удвоить патрули. Держать под наблюдением немецкие войска.

«Значит, все идет нормально, — подумал Ганя. — Румынские вооруженные силы получили приказ перейти на сторону патриотов».

— Разрешите уточнить, господин полковник, я не совсем понял, что имеется в виду, когда требуют, чтобы мы держали под наблюдением немецкие войска. Как это понять?

— Они нам больше не союзники. Вот и надо за ними наблюдать, чтобы они не застали нас врасплох.

— Если не союзники, то кто же? Может быть, враги? Если враги, так их надо разоружить, пока не поздно, — осторожно гнул свою линию Ганя.

— Господин младший лейтенант, — взорвался Предойю, — вы замучили меня своими бредовыми идеями! Издеваетесь вы надо мной, что ли? Я говорю одно, вы слышите совершенно другое! Я отдаю приказ, вы его перетолковываете по-своему!..

— Я просто высказал предположение, господин полковник.

— Никаких предположений! — стукнул по столу полковник. — Начальство отдает достаточно ясные приказы. Они в толковании не нуждаются. Может, кто-то уже получил приказ разоружать немцев. Может быть. Не спорю. Но не мы. Немецкий гарнизон у нас небольшой — пятьдесят человек. Поэтому начальство, видимо, решило, что на рожон они не полезут. Клаузинг не дурак, понимает, что сложилась совершенно новая обстановка. А ты все со своими гипотезами…

— Не сердитесь, господин полковник, как бы там ни было, приказ держать немцев под непрерывным наблюдением имеет более глубокий смысл.

— Может, и имеет. Но мы-то не должны обсуждать приказ. Ясно тебе? Его надо вы-пол-нять, а не обсуждать.

— Но разве мы лишены всякой инициативы? Ведь события так неожиданны, а их развитие непредсказуемо…

— Инициативы?! — изумился полковник. — При чем тут инициатива?

— Да все при том же: надо разоружить немцев и доложить начальству, что мы их разоружили. Не будут же наши начальники возражать.

— Ты совсем спятил?! — Предойю был в ярости. — Я тебе внушаю, что мы не можем отклоняться от приказа, а ты все свое!.. Какая-то навязчивая идея, ничем тебя не прошибешь…

— Господин полковник…

— Все. Точка. Разговор окончен, — оборвал его Предойю. — И чтобы ты знал, я согласовал этот вопрос с полковником Жирэску. Мы с ним виделись полчаса назад. Он тоже против стычек с немцами, ненужных жертв, особенно когда никто от нас этого не требует.

— Но сторонник Антонеску ничего другого и не скажет! Как можно с ним советоваться?

— Пока что полковник Жирэску — начальник городской управы. Для меня важно, что он человек опытный в военном деле. Более опытный, чем я. Он прочитал телефонограмму, которую мы получили от командования корпуса, и сделал вывод, что немцы больше не наши союзники, тут вы с ним думаете одинаково, но уточнил, что из текста приказа никак не вытекает, будто они стали нашими врагами. Никак не вытекает…