У ворот Северина - [112]

— Что такое? Что случилось?

— Боже мой, Михай! — Дана швырнула пистолет на стол и кинулась в объятия к брату. — Когда ты вернулся?

Бережно отстранив сестру, Михай принялся стирать полотенцем мыло с лица.

— Вечером, — ответил он и внимательно оглядел Дану, переводя взгляд с ее растрепанных волос на трехцветную нарукавную повязку.

— Ну и как… было? — спросила Дана.

— Нет, сначала рассказывай ты! — попросил Михай; он был явно заинтригован и ее видом, и присутствием Максима, и их появлением в такой поздний час. — Ты стала революционеркой? Откуда у тебя оружие?

— Все скажу как на духу! — шаловливо пропела Дана и, раскинув руки, весело закружилась по комнате. — Все скажу, скажу, скажу… Ничего не утаю… — Потом остановилась и уже серьезно закончила: — Мы ведь теперь можем говорить не таясь.

— Конечно. Вот и объясни, что у тебя за повязка и зачем тебе пистолет? И парнишка этот — кто он такой?

Растерянные Влад и Ана в полном недоумении глядели то на раскрасневшуюся, сияющую Дану, то на Максима, который сидел на стуле у самой двери, опустив голову, и дрожащими руками разглаживал на коленях свои драные, слишком широкие для него штаны.

— Что вы его разглядываете, как чудо заморское?! — набросилась на родных Дана. — Мальчик как мальчик… Лучше сядьте и выслушайте все, что я могу вам сказать уже сегодня. Не робей, Максим, теперь бояться нечего, все прошло, все позади!.. Мои родители — люди хорошие, добрые, ты наверняка о них слышал, не мог не слышать, они всегда помогают всем в беде. Мама! Папа! — повернулась она к родителям. — Да сядьте же вы наконец за стол! Михай! Почему ты стоишь? Давайте сядем и спокойно обсудим… — Она переложила пистолет на этажерку и села во главе стола.

— Что можно сейчас обсуждать? — рассердился Георгиу. — Ты ведь с нами не считаешься, делаешь что хочешь! Подбираешь на улице бродяг, приводишь ночью в порядочный дом, изображаешь из себя богиню милосердия. И этот пистолет на этажерке!.. Черт знает что такое!

— Замолчи! — Дана сверкнула глазами так яростно, что отец просто рот открыл от изумления.

— Да как… как ты смеешь?.. — крикнул он, вновь обретя дар речи.

— Перестань, папа! — все так же строго и властно остановила его Дана. — Неужели мы и в такой день будем по-прежнему разыгрывать друг перед другом недостойный спектакль?! Ты всегда прятался за собственную репутацию, сделал из нее себе визитную карточку. Ты забился в скорлупу того, что называешь нейтралитетом, и не желаешь видеть дальше собственного носа. Ты упорно не замечал того, что творится в мире, не хотел видеть, что одни бесчинствуют, а другие страдают. Было бы все хорошо у тебя, а до остальных тебе и дела нет! Кичился своей порядочностью, словно ты один такой на свете! Считал непорядочными тех, кто смотрит на мир открытыми глазами и твердо отстаивает свои взгляды. А почему, спрашивается, это непорядочно? По отношению к чему и к кому? По отношению к режиму, который обрушил на наши головы такие страшные бедствия? Который обездолил нас и ожесточил? Мне тяжело говорить это тебе, но и молчать больше невозможно!..

— Ну зачем ты так, Дана? — Ана взяла ее за руку, пытаясь успокоить. — Что с тобой, моя девочка?

— Оставь, мама, не надо меня уговаривать. Я уже взрослая, и у меня взрослые проблемы, может быть, не всегда тебе понятные. Ты знаешь, я не взбалмошная и люблю своего отца, ценю, даже горжусь им, но есть что-то, чего я в нем не понимаю, не принимаю, что возмущает меня до глубины души. Как он поступил тогда с Михаем? Фактически выгнал из дому. Михая, родного сына, которого мы все так долго ждали! Чудовищно! Счастье, что нашлись хорошие, порядочные люди, которые приютили его, укрыли, спасли от верной смерти. У них слово не расходится с делом, как у тебя, папа. Ты ведь учил нас относиться к людям независимо от их социального положения. А что теперь? Осуждаешь меня за дружбу с бездомным мальчиком?

— Да, осуждаю. Ты получила не такое, как он, воспитание. Я учил тебя иным правилам поведения. Но, я вижу, они тебя не устраивают, ты от меня отдалилась, отвергла мои принципы.

— Ничего подобного! Нисколько я от тебя не отдалилась и защищаю сейчас твои, именно твои принципы. Просто мне обидно, что ты сам их нарушаешь. Ты учил меня и Михая любить правду, любить людей, ненавидеть ложь, несправедливость, быть честными… И вы с мамой действительно любите людей. Так как же ты можешь осуждать Максима за то, что он получил иное воспитание, чем я? Мне повезло, я росла в доме просвещенного интеллигента. Но разве Максим виноват в том, что он сирота? И разве он не заслуживает величайшего уважения за то, что рисковал жизнью ради счастливого будущего других?!

— О чем ты говоришь? Какое счастливое будущее?

— Дана совершенно права, — вступился за сестру Михай и ободряюще поглядел на Максима. — В чем-то, отец, тебя можно понять. Но ты должен более терпимо относиться к некоторым нашим поступкам, в сущности вполне естественным и понятным. Дана хочет, чтобы мы ее выслушали, ей надо сказать нам что-то очень важное. Так не будем же ее перебивать.

— Но почему это надо делать ночью? Что за срочность? Разве нельзя подождать до утра и тогда уж выяснить, что я должен и чего не должен делать?