У ворот Северина - [113]

— Не сердись, папа, я погорячилась. Но мне стало очень обидно за Максима. И говорить я собиралась не о тебе, а о нем.

Максим вдруг встал и шагнул к двери.

— Куда ты, куда? — кинулась за ним Дана.

— Я не хочу вас беспокоить, — тихим, срывающимся голосом ответил мальчик, не поднимая головы.

— Останься, Максим, не уходи. Все уладится, все будет хорошо. — Она оттащила Максима от двери, и он покорно опустился на стул и замер, безучастный и одинокий.

Дана помолчала, как бы собираясь с мыслями, обвела всех взглядом и заговорила торжественно и очень проникновенно:

— Дорогие мои, только теперь я могу вам сказать, что состою в молодежной организации, я член Союза коммунистической молодежи, как и Максим. Мы входим в состав боевого отряда патриотов, потому и получили оружие. Вчера бойцы таких отрядов города были направлены на все предприятия и во все центральные учреждения. Я дежурила на почтамте…

— Боже мой, что я слышу! — воскликнул Влад, и лицо его побелело. — Союз… почтамт… оружие… Но вы же еще дети!..

— У нас в стране существует коммунистическая партия, — невозмутимо продолжала Дана, — партия рабочего класса Румынии. Она действовала в подполье.

— Да, это я знаю, — уже спокойнее заметил Влад, — коммунистов судили на процессе в Крайове, были процессы в связи с забастовками в Бухаресте и Гривице…

— Правильно. На этих процессах судили членов коммунистической партии. Под руководством этой партии был создан Союз коммунистической молодежи, в котором я и состою. Теперь все ясно?

В комнате наступило тягостное молчание. Слышалось только ритмичное тиканье настенных часов, да доносились голоса с улицы, где, несмотря на поздний час, люди громко обменивались новостями.

— И с каких же пор ты состоишь в этой организации? — спросил Влад.

— С весны. До вчерашнего дня мы были в подполье. Теперь коммунистическая партия перешла на легальное положение. Это она руководила и руководит всем антифашистским движением. Форма борьбы с фашистами становится иной, вы ведь знаете, со вчерашнего дня Румыния находится в состоянии войны с Германией и ее союзниками, мы теперь воюем на стороне Советского Союза.

— Опять война… — печально обронила Ана. — Снова жертвы, снова горе.

Воцарилась тишина. Каждый был погружен в свои мысли. Максим устало перебирал в памяти пережитое: издевательства, побои, пытки… Хорошо, что все это позади. Но на многое он теперь будет смотреть другими глазами. И вряд ли вернется к господам Графф…

— А теперь, — продолжала Дана, — я вам расскажу про мальчика, которого привела с собой. Его задержали, когда он расклеивал на улицах листовки нашей организации. Новое правительство издало декрет об амнистии, и мы пошли в полицейский участок, чтобы забрать оттуда Максима. Вы бы видели, что они нам устроили, эти полицейские! Целый спектакль. Они, конечно, прекрасно знали о декрете, и все равно, мы их просим отдать нам Максима, а они ни в какую!.. Нет и нет, без главного комиссара полиции Албойю они, видите ли, не имеют права. Особенно разорялся рыжий, который делал у нас обыск. Уж как он нас материл, страшно вспомнить!.. Даже пригрозил, что, если мы сейчас же не уйдем, он нас самих арестует. И тогда Ромикэ, есть у нас такой парень, боксер, как боднет его головой в грудь! Тот так и повалился. Ромикэ еще попугал его автоматом, сказал, что таких прихвостней Антонеску, как этот рыжий, стрелять надо. Ну рыжий и скис. Вот как все было. Рыжий освободил Максима, и мы с ним пришли сюда. Дело в том, что на вчерашнем собрании нашей ячейки мне поручили заботиться о нем, пока он не поправится и не определится с жильем и работой.

— Значит, у тебя нет родителей, мальчик? — уже доброжелательно спросил учитель.

— Нет, господин Георгиу, — с трудом ответил Максим, еле шевеля разбитыми губами. — Отец погиб на фронте, мать — под бомбежкой в пасхальную ночь…

— Где же ты жил до ареста?

— Работал и жил в пекарне у господ Графф. Спал на полу, мешки подкладывал… Холодно…

— А с листовками как попался?

— Так уж получилось. Моей вины в том нет. Домнишоара Лила, ваша дочь, знает…

— Мою дочь зовут Даной, а не Лилой.

— Да что вы? — удивился Максим. — Мы, комсомольцы, звали ее Лилой.

— Моя подпольная кличка, — объяснила девушка. — Мы жили по законам конспирации…

Они говорили долго. Многое стало понятным: и строптивые выходки Даны, так раздражавшие отца, и ее конфликт с учительницей немецкого, и другие «странности».

Когда в окне забрезжил рассвет и часы пробили четыре раза, учитель сказал:

— Знаешь, Дана, не хочу скрывать, на меня твой рассказ произвел сильное впечатление. Слишком легко, слишком часто ты подвергала опасности свою свободу и жизнь. Но раз дело сделано, цель достигнута, что же теперь говорить… Победителей не судят.

— Вот именно, отец, цель достигнута! Молодец Дана! Теперь и мне надо, не откладывая, определить свои цели.

— Это ваше дело, вам и решать, что делать дальше. Вы уже взрослые, умные, вот и отвечайте за свои поступки сами… Ана, — обратился он к жене, — дай мальчику поесть и постели ему постель.

Вскоре дом погрузился в сон. На улице уже совсем рассвело, вовсю пели птицы. Они оживленно летали по саду, а там, уронив голову на грудь, спала в своем шезлонге, где ее застиг сон, несчастная Эмилия.