— Возьми двоих с собой!
— Пусть отобьют!
— Отобьем!
— Уж не ты ли?
— Да, я!
— Жидок!
— Увидим. Эй, ребята, двое к Губану!
— Вот, получи! — Губан поднес железный кулак к лицу Гришки Жихаря.
Гришка отшиб его кулак. Из одной камеры падал свет маленькой стеариновой свечки.
— Жихарь, раздавлю! — двинулся на противника Губан.
Гришка отскочил, подставил Губану ногу и кувыркнул его на пол.
Как волчок, закрутился Губан, вскочил, сжал Гришку руками и начал ломать ему грудь.
Побледнел Гришка, изловчился, вывернул руку и ребром ладони ударил Губана по шее. Завыл Губан, закрутил головой. В темноте упали оба на камни, возились в злой схватке, ругались и скрипели зубами. Вышли все из камер, обступили плотной стеной и не вмешивались в драку. Вырвался Губан, побежал в свою камеру узким проходом. Гришка Жихарь за ним. Он бил Губана в шею, в затылок, хотел уронить, обогнать и занять камеру. Прибежали они и готовы были вновь жестко сцепиться.
В камере горела тоненькая желтая свеча и вздрагивала, как вздрагивают дети в зябкую погоду. Прислонясь к трубам, сидела женщина; на коленях у нее в тряпках лежал маленький ребенок с голыми красными ножонками. Он присосался к материнской груди, а мать следила, с каким напряжением тянул малыш молоко, и улыбалась.
Подняла женщина глаза на избитых Губана и Жихаря. Оба они молча повернулись и пошли обратно в широкий коридор, потом на пути и проспали ночь в пустом холодном вагоне. Прижимались ночью и грели один другого: незачем было бороться и враждовать, тепло было занято по праву.
