У нас в Крисанте - [30]

— Гаврила! Га-а-аврила-а-а! Не слышишь, что ли! — вопила она истошным голосом.

Напуганный мальчик выскочил из комнаты… Солнце только-только взошло и заливало багровым светом гравий аллеи и листву деревьев.

По двору с кнутом в руке гоняется за лошадью Томека и никак не может ее поймать. Снова раздается отчаянный вопль тетки, и Томека, отшвырнув кнут, бежит к ней так быстро, как только ему позволяет хромая нога.

— Ой, горе мне, горе!.. — вопит Олимпия. — Помер наш барин, помер, бедняга!..

Со стороны огорода, весь в грязи, с засученными до колен штанами, сломя голову мчится дядя Гаврила.

Михэлука хочет спросить, что случилось, но не может вымолвить ни слова. От страха и утренней прохлады у него зуб на зуб не попадает.

Вдруг из их комнаты доносится тоненький, похожий на поросячий визг плач. Это голос Бенони. Услышав вопли матери и обнаружив, что в комнате никого нет, он, видно, очень испугался и заплакал.

Михэлука просунул голову в дверь и цыкнул на брата:

— Да не ори ты, я здесь!

Бенони тут же замолк, выскочил на завалинку, и ребята во весь дух помчались к барской усадьбе.

Старый барин умер! Скончался ночью, и тетка над ним причитает. Рано утром, как всегда, принесла ему в постель завтрак, а он уже окоченел.

Ломая руки и громко всхлипывая, в десятый раз повторяет Олимпия, как постучала в дверь, как, не дождавшись ответа, вошла в спальню, как сперва ей показалось, что в комнате никого нет и она даже подумала, что старик, проснувшись на заре, ушел на пасеку…

Выслушав рассказ тетки, первым в спальню барина вошел Томека. За ним двинулись и остальные.

Желтые портьеры из тонкого плюша слегка отдернуты, и солнце заливает светом мрачную комнату и широкую постель со смятым бельем. Угол шелкового, вишневого цвета одеяла свисает на пол, а старик лежит навзничь на полу между постелью и столом, за которым вчера вечером пил кофе с господином Бэкэляну. На нем длинная ночная рубаха с вышитыми рукавами и подолом, черные его брови сердито насуплены, глаза широко раскрыты, а рот перекошен. Михэлука отступает к двери. Ему кажется, что барин уставился прямо на него и вот-вот закричит: «Как ты посмел, разбойник, снять цепь без разрешения?»

Но нет! Старый барин мертв, и смотреть на него страшно. Уж очень он уродлив в своей белой ночной рубахе, с широко раскрытыми глазами и перекошенным ртом.

— Помер! — хрипло бормочет Томека и медленно стягивает с головы шапку.

— Злой был человек, горемыка! — шепчет дядя. — И отчего это с ним приключилось? Неужто и впрямь Бэкэляну какую-нибудь страшную весть принес? — испуганно шепчет он.

— А ты уж рад языком почесать! Совсем как дитя малое!.. — в сердцах кричит тетка и сердито топает ногой. — Запрягай коней и гони скорее в город за полицией, или милицией… черт знает, как ее теперь величают… Да зови народ, пусть увидят, что он помер. А то еще скажут, что это мы барина придушили, чтобы ограбить.

Дядя вздрагивает, словно его кто-то ударил.

— Ты что, Олимпия, рехнулась? Что это ты за вздор мелешь? — огрызается он и поворачивается к Томеке: — Она совсем спятила… Ты своим глупым языком, того гляди, всех нас в тюрьму упрячешь!..

Томека отступает к дверям, дрожащими руками натягивает на голову шапку и тихо спрашивает:

— Как ты могла такое подумать, Олимпия. Постыдилась бы детей! Опомнись, глупая! — взволнованно продолжает он и выпроваживает в коридор Михэлуку и Бенони. — А ты, Гаврила, все-таки поезжай. Езжай немедленно! Бабы иногда лучше понимают, что к чему. Может, она и права, не нажить бы нам беды.

Дядя проводит ладонью по небритой щеке и в недоумении спрашивает:

— Как это могут сказать, что мы его придушили? Сразу же видно, что барина удар хватил!

На мгновение все замирают и с испугом глядят на тетку. Олимпия стоит смертельно бледная, простоволосая, и руки у нее дрожат.

— Да будьте вы все прокляты! — пронзительно кричит она и начинает так рыдать, словно действительно сошла с ума. — Ступай, Гаврила! Ступай! Пусть люди придут, пусть увидят! — жалобно умоляет она, падает на колени и принимается колотить себя кулаками по голове: — Ушел от нас добрый наш боярин! Покинул нас! Оставил нас сиротами! Осиротели мы!

Дядя Гаврила бросается во двор, бежит на конюшню и садится на коня.

Не прошло и часа, как из города явились два милиционера. Уселись на галерее около двери и не уходят, один из них прикрикнул на Бенони и запретил ему карабкаться по перилам галереи.

Бенони на перила больше не лазает, но от лестницы не отходит и все время искоса поглядывает на милиционеров. «Чего только им надо? — думает он. — Почему нельзя на перила влезть? Что они там охраняют? Теперь можно повсюду ходить, бояться некого — старый барин не воскреснет. Помер насовсем. И Михэлука видел, что он уже помер, и мамка, и папка, и дядюшка Томека…»

Потом на легковой машине приехали врач и майор милиции (Томека сказал, что это майор). На майоре китель с золотыми пуговицами, а у врача в руках небольшой черный сундучок, наверное полный доверху ампулами для уколов.

— А вдруг он захочет сделать старому барину укол и воскресить его? — пугаются ребята.

Врач вошел в комнату и долго оттуда не выходит.