У нас в Крисанте - [15]
Быть может, и в дальнейшем вся жизнь брата и сестры так и протекла бы в надежде на то, что старый барин когда-нибудь выполнит свое обещание. Но молодой хозяин жестоко разбил все их надежды…
Но их судьба Кристу Крисанта мало волновала. Почему это понадобилось Рафиле, всегда такой смирной и покорной, выводить из себя Емилиана? Что плохого в том, что он приказал ей петь на пирушке с немцами? Говорят, что толстый полковник даже опустился перед ней на колени, умоляя что-нибудь спеть. Упрашивали, как принцессу! Емилиан ей даже свои ручные часики подарил, а она все равно не пожелала рта раскрыть. Разве она не понимала, что нельзя им прекословить, тем более что все они были вдрызг пьяны? До поздней ночи приставали они к Рафиле со своими просьбами, а когда глупая девка выплеснула Емилиану прямо в лицо стакан вина, он надавал ей пощечин, прижег руку сигаретой и пригрозил пистолетом. Но Рафила все равно не согласилась петь. Тогда они потащили ее в павильон для стрельбы и поставили под мишенью. Упрямая мужичка лишилась от страха чувств! Но тут в павильон ворвался Томека, механик. Отчаянный человек, вошел без всякого оружия! Они не помешали ему взять девушку на руки и понести к выходу, но не успел Томека сделать несколько шагов, как Емилиан выстрелил в него. Гаврила тайком отвез раненого в больницу. В ту же ночь исчезла и Рафила.
Узнав про все, что произошло тогда, Кристу Крисанта почувствовал настоящий прилив великодушия. Правда, это чувство было вызвано скорее всего той огромной радостью, которую он испытывал от сознания, что остался жив и золото у него не отобрали. А все, что наболтал ему Емилиан перед отъездом на фронт, — просто чепуха. Фронт остается фронтом! Осколок, пуля, ночная вылазка — мало ли что может случиться, и Емилиан больше никогда не вернется! Старый барин снова почувствовал себя сильным и богатым. Приказал немедленно разыскать Рафилу — наверное, девушка спряталась у родственников Томеки, — а сам отправился в больницу выяснить, в каком состоянии здоровье механика. Там он узнал, что рана тяжелая: Томеке пришлось сделать сложную операцию. Но врач все же обнадежил старого барина: здоровый молодой организм справится с ранами и механик отделается лишь несколькими швами.
Но весть, принесенная Олимпией, привела старого барина в неистовство. Рафилу разыскали на окраине города. Она родила и лежала в доме какого-то возчика.
— Что ты сказала? У этой бесстыдницы ребенок? Не смейте даже имени ее упоминать! Чтоб ноги ее здесь больше не было!
Олимпия с плачем сказала, что тогда и Гаврила уйдет, но барин был неумолим.
— Пусть убирается!
— В таком разе придется и мне уйти. Мы, барин, решили обвенчаться! Отдайте нам обещанные два погона земли и пару волов.
— Землю? Волов? — заорал в бешенстве барин. — А больше вам ничего не потребуется, разбойники? Убирайтесь вон, вон!..
Жизнь в Крисанте так и не вошла в свою колею, хотя в трех парадных комнатах поселились другие немецкие офицеры, на дверях винного погреба были навешены новые, двойные замки, свиньи опоросились, наседки вывели новых цыплят, а фруктовый сад, огород и пасека к осени покрыли все убытки.
Покой Кристу Крисанты был нарушен другими, куда более тревожными событиями. В один прекрасный день насовсем ушли немецкие офицеры: победоносная Советская Армия непрерывно гнала гитлеровские полчища. Яссы были уже освобождены, соседний поселок стал жертвой бешеной ярости отступающих фашистов, забросавших его бомбами, и хозяин Крисанты притаился, как крыса, пойманная в собственной норе. Покинуть усадьбу он не решился, хотя в ночь на 23 августа[7] его сосед, Паул Попеску, и заехал за ним в Крисанту на сером «Оппеле».
Сломя голову промчался Попеску по главной аллее и вихрем ворвался в комнату Кристы Крисанты.
— Что же вы, сударь, сидите? Надвигается катастрофа! Здесь оставаться больше нельзя! Едемте вместе! Я в машине один и могу взять вас с собой. Попытаемся добраться до моей виллы в Синая[8].
На какое-то мгновение Кристу Крисанта чуть не поддался соблазну. Он бы мог поехать, захватив с собой заветный кожаный саквояж… Но тут же у него появилось страшное подозрение, и он пытливо уставился на своего соседа.
Паул Попеску был человеком высокомерным и суровым. В разговоре он немного картавил, а выдающаяся нижняя челюсть придавала ему сходство с бульдогом. Попеску часто бывал за границей и одевался всегда изысканно и с большим вкусом. А теперь на нем был старый комбинезон, какие обычно носят механики или рабочие, а кепку он надвинул на глаза. «Вот черт! Где он раздобыл такую одежду?» — удивился Кристу Крисанта и от промелькнувшей в уме страшной догадки почувствовал легкий приступ тошноты: «Этот разбойник хочет взять меня в машину, чтобы спасти свою шкуру. В случае чего сыграет роль шофера, а меня выдаст за помещика! Вот негодяй!..» Господин Крисанта покачал головой и ответил ровным, тихим голосом:
— Нет, господин Попеску, до Синая меня не довезти! Вы же знаете, как я болен! Останусь здесь, будь что будет…
И старый барин никуда не уехал. Он созвал своих шестнадцать слуг, выплатил им до копейки жалованье и тихим, ровным голосом заявил: «Я вас сюда вызвал, дорогие мои, чтобы сообщить, что могу оставить в своем хозяйстве только двоих слуг. Пока положение дел не прояснится, со мной останутся Гаврила и Олимпия… Я оставлю тех, кому больше всего задолжал. К тому же я давно с ними условился, что оплачу их труд не деньгами. Я отдаю им луговину с домиком. Кроме того, для обзаведения хозяйством они получат от меня лошадь и корову».
