У Дона Великого - [10]

— Бью челом тебе, великий государь. Дозволь от всех нас, сирот, закладней[11] твоих, слово молвить.

Князь быстро взглянул на него.

— Молви…

— Посельской староста я тут. Окажи, государь, милость, укроти волостеля[12] твоего. Молим тебя, государь, скинь малость в сем лете хлебный да мясной и бортный оброки. Тяжки больно, а мы наги, скудость одолела… А волостель твой жестокосерден вельми, оброки взимает нещадно…

Князь все время исподлобья смотрел на старосту. Крестьяне притихли, насторожились. Князь помолчал, а потом отрезал сурово:

— Сего учинить не могу. Казне моей прибыток надобен. Оброки сии сполна потребую, а не поспеете к сроку… Гляди, посельской, ты первый кнута отведаешь…

Князья уехали, а крестьяне еще долго стояли, понурив головы. Староста, ни к кому не обращаясь, сердито проговорил:

— Вишь, сполна! А самим чего? Последние порты сымай?!

Отец Алены вздохнул, махнул рукой.

— Князь он и есть князь… Сам голышом ходи, а ему подай. Знать, уж такое житье наше, сиротское…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

арай-Берке — прославленная столица золотоордынских ханов — открывалась путнику из-за степного бугра как-то сразу и вся целиком. Широко и привольно распласталась она по левобережью верховьев Ахтубы — самого мощного протока Волги. К ней, как некогда к Древнему Риму, устремлялись со всех сторон света степные извилистые дороги. Сюда, в дырявые карманы ханов, беков, мурз и нойонов, стекались огромные богатства с подвластных стран и народов в виде дани, тамги, проторов и других пошлин и прямого грабежа во время военных походов. Вздымаясь над бескрайней степью золочеными верхами ханских дворцов, каменными мечетями, церквами христиан, буддийскими пагодами, ордынская столица крепко гнездилась здесь, на юго-восточном краю Европы. Было время, когда ее властелины, подмяв русские княжества, горели стремлением идти дальше на запад, чтобы подвергнуть огню и мечу и остальные европейские страны. Эти властелины помнили завет «воителя вселенной» Чингисхана, когда он из своей азиатской столицы Каракорума призывал монголо-татарских батыров завоевать все западные земли, где только ступит копыто монгольского коня, вплоть до самых полуночных морей. Внук Чингисхана Батый двинул свои полчища в этот опустошительный поход, и притихшая Европа ощутимо почуяла страшную угрозу своему благополучию, увидев в Батые нового Аттилу. Но на пути мощного шквала встала Русь. Силы были неравными, и русская земля на двести сорок лет подпала под иноземное иго. Но невиданный героизм и стойкость русского народа поглотили силу ордынских полчищ, они так и не смогли покорить западные страны. Кровью тысяч лучших сынов русской земли купила тогда Европа свою независимость.

Ханскую столицу душил августовский зной. Горячий заволжский ветер нес песок и скручивал воздушные воронки из пыли и мусора на узких улицах Сарай-Берке. Даже рынок, самое неугомонное место города, затих, разморенный духотой.

Мамай также изнывал от жары. В одной нижней белой рубахе, распахнутой на груди, в широких темно-синих плисовых шароварах и домашних чувяках с загнутыми кверху носами он то и дело отхлебывал из серебряного кувшина прохладный кисловатый кумыс. Поскорей закончить срочные государственные дела и вон из пыльного города на степной простор!

Вместе с визирем Хазматом они составили послания грозному повелителю Самарканда Тимур-ленгу и хану Тохтамышу, только год назад утвердившемуся во власти в соседней Белой Орде. Оба послания были по-восточному витиевато-дружественные, содержали уверения в дружбе и мире. Для того решающего шага, который задумал сделать Мамай, надо было, чтобы на восточной границе Золотой Орды пребывали мир и тишина. Он спросил Хазмата, нет ли вестей от мурзы Бегича. Вестей пока не было, и Мамай отпустил визиря. Победа Бегича над Москвой также нужна была Мамаю для того шага, который он решил совершить.

Мамай хотел уже переодеваться в дорогу, да остановился, присел на скамью, покрытую ковром, задумался. Он не хотел делиться своими мыслями с Хазматом. Хазмат был знатным, принадлежал к одной из ветвей сильно расплодившегося рода чингисханидов. А он, Мамай? Он был сыном довольно богатого, но, увы, совсем не родовитого скотовода, жившего в Крымском улусе. Более двадцати лет назад, молодой, проворный, он своей личной храбростью, способностями в военном деле, природной хитростью и умением ладить с военачальниками выбился в конце концов в джагуны. Это придало ему смелости. Не стесняясь в средствах, иногда даже вероломно убирая с дороги опасных соперников, он стал тысячником.

Расторопного, смышленого тысячника заметил правивший тогда хан Бердибек, который тоже не брезговал ничем: убив своего отца Джанибека, он завладел троном. Бердибек приблизил к себе Мамая, отдал ему в жены свою дочь. Вскоре хан возвел его в темники и сделал полноправным правителем Крымского улуса. Мамай завел своих нукеров, его влияние возрастало как в улусе, так и за его пределами. Но это его не удовлетворяло. Непомерное тщеславие толкало к большему. Однако он не был чингисханидом и происходил, как он сам выражался, «из навоза». Это было главным препятствием для его дальнейшего возвышения. И он стал ждать своего часа.